иль просто случайность сыграла,
иль бешенство зло утолило,
иль демон с бесёнком сцепились,
иль видим чрез ложную призму,
иль зло у обоих скопилось
за месяц иль прежние жизни,
иль живности жить надоело,
иль волк поросёнка увидел,
иль Богом задумано дело,
иль дьявол желудок насытил?!
В отместку за птенчика стерхи
нагнали пса сытого – жертву,
вонзились в пророщины меха,
возрадуясь крови и мертви.
Родители пиками клювов
открыли предсмертную дверцу
так жутко, позорно, безумно
собаке, что съела младенца…
Упавший снеговик
Мешки с листвой – упавший снеговик,
среди монет златого назначенья.
И не был слышен выстрел или крик,
слова прощания, заветов и прощенья.
Упав в раздоль, взирает в стену, ров,
лежит в тиши смиренно, бренно, молча,
роняя желть, как слёзы, пот и кровь,
даруя ветру нитки, кожи толщу.
Он ждёт дождей. Но в них он не умрёт.
Он примет всё: пинки, собачьи брызги.
Слегка раскрыв почти невидный рот,
уныло дышит, чуя смерти риски.
Провисли складки прямо на боках
во дню погожем и осеннем, чётном.
Внутри него, как в людях и богах,
зелёный лист, что делает не мёртвым.
И вот уж им закончена борьба.
Упал от бурь иль тяжести суровой.
Он снега ждёт, чтоб с ним сравнять себя,
и потеряться в белях и сугробах…
Лучшевсяшная
Между фригидных, напудренных, глупых,
тысяч иссохших и влажных вагин,
с духом лентяек, тупиц или трупов,
с пафосом девственниц, мудрых, княгинь,
склонных к изменам, безумью, конфликтам,
милых дурнушек, бесплатных шалав,
девочек, женщин, стреляющих сквиртом,
гонщиц, что мчатся без страха и прав,
всепозволяющих, дев-недотрожек
и угождающих крысам, быку,
тех, коим надо плеть, ругань и вожжи,
и нимфоманок, что вечно текут,
бойких давалок и рьяных алкашек,
старых, бездарно одетых, кривых,
и безответных, грязнуль, замарашек
и исхудалых, пустых и больных,
дивных на вид, но беспутных и серых,
вечно кидающих слог поперёк,
с совестью мутной и тёмной, нецелой
и с кривизною поступков и ног,
хамок, рабынь, бестолковых, растратчиц
и бесконечных рожениц, и сук,
самок без племени, баб, неудачниц,
ярых любительниц ссор или мук,
схожих на лица и цену, и мысли,
жадных на речи и воду, пятак,
ищущих выгоду в людях и числах,
не отдающих от сердца, за так,
алчных, бездетных иль мамок, и только,
члена страшащихся, родов, труда,
с запахом тухлым, безвкусным и горьким,
вечно сующих свой нос не туда,
скучных и знающих цену лишь шмоткам,
тяжких энергией, словом, рукой,
кто из некрашеных ниточек соткан,
кто не умел вдохновляться рекой,
скромных, хитрющих, сырых, ядовитых,
ищущих принца коровьей душой,
мужем, самцами и жизнью побитых,
тёток с фигурой безвольной, блажной,
девок с лапшой на ушах и под скальпом,
тех, что уму интересны лишь час,
и даровитых, но ссученных явно,
я отыскал лучшевсяшную Вас!
Катаклизм
Трагичный пейзаж на просторе понуром:
скелеты без пуль и бесплодье дерев,
погибший олень с провалившейся шкурой,
у мёртвых, живущих наличие плев,
ленивые пчёлы, худые ручьишки
и лысые пастбища, рост сорняка,
на живности линька, какие-то шишки,
кроты всё изъели тут наверняка,
и вся земляника в размер помидоров,
нечастая зелень давнишних лугов,
фурункулы сотен и куч мухоморов,
беззубые волки, а скот – без рогов,
все черви засохли, воды не познавши,
и стали гвоздями, винтами в земле;
бессчётье голодных, гниющих и павших,
стволы в вытекающей, пенной смоле,
паучьи развесы трофеев и тюля,
кровавые капли средь игл травы,
пуховые клочья на ветках июля,
и кто-то гнездится в костях головы,
отпавшие клювы пернатых солистов,
как семя подсолнуха средь тополей,
и силищей веет какой-то нечистой,
отсутствие смысла и родов, дождей,
в болотах густеет вонючая тина…
Предвестия мора. Бичующий рок.
Но всё же среди преужасной картины,
средь мусорных дюн колосится цветок…
Городская рыба
По жёлтой чешуе сырой, огромной рыбы
шагаю в темноте и чищу, будто нож,
её шершавость, тон и спину, что как глыба.
Не ведал я вовек таких златых порош!
Вот так за ней плыву средь водорослей, веток,
темнеющей воды и ярких светлячков,
подростков и мальков, и норок, слизней, клеток
и старых черепах, песка, камней, рачков.
Куда она несёт? Нырнёт в какую бездну?
В какую сеть иль пасть внезапно угодит?
Кого проглотит вмиг коварно или честно?
Иль кто в неё гарпун прицельно так вонзит?
Ну а пока везёт, стремит, кружит, петляет.
Секунду не стоит, ни дня не замерла.
Живёт она в миру, изрядно вдохновляет,
печалит, веселит и учит, злит меня.
И как бы трудно с ней порою не бывало,
я видел жизнь, края, порой и небеса…
Так жаль, что никогда она не позволяла
узреть, хоть на один момент, её глаза…
Однажды от волны иль резких поворотов,
иль от усталости, дремоты, забытья
я кану резко вниз, вдруг вспомню свои роды,
она же поплывёт по рекам бытия…
Лолита
Ах, как притягательна фея, милашка,
чей шёлковый, кроткий и ласковый вид
чаруют меня, моих бабочек, пташек!
Но тем волшебством всё никак я не сыт.
Румянится взглядам, касаниям, шуткам.
Собой представляет изящный узор!
Растущая лакомо-юная грудка
к себе привлекает на сласть и позор.
И манит так ниточно, флёрно, чудесно
невинностью, лёгкостью и чистотой,
что так золоты, но при том легковесны.
Ах, девочка с ясно-живой красотой!
Нетронута прежде никем и немного.
Хочу её к страсти начать приучать
и быть ей учителем, другом и Богом
и первым, кто снимет святую печать.
И слог небывалый в строке пробуждает,
усладу внося, как доливка в мой ром,
из крови кровищу творит, возбуждая,
мешая её и с заботой, добром…
Ах, как же мой сок и мечты беспокоит!
Вперёд не пускает лишь страх несвобод.
Собою сейчас её не удостою.
Надеюсь, что встречу её через год…
Постовой
Жара утомляет солдата тут, в Конго,
что сонно мечтает с утра на посту
о мокрой пи*дёнке фигурной девчонки,
о пиве и танцах, аж невмоготу.
Терпение тает. Но служба есть служба.
Раздумья о сценах вечерней гульбы,
где будут звенеть чаевые и кружки
весёлой и пьяной, солдатской толпы.
Всё это позднее. Сейчас же – мученье.
Клубок недовольства фитильно искрит.
Глазам ничего не даёт отвлеченья.
И без отлученья от места стоит.
Над потом, усталостью кружатся мухи.
Он грёзами пьяно налит и влеком.
От голода ноют все жилки и брюхо.
Спасенье заката ещё далеко.
Съедают рутина и сил утерянье.
Погоны пусты и безоблачна высь.
Томится от скуки, безделья сознанье.
Вдали колыханье какое-то, бриз…
Он бдит от врагов и повстанцев границу,
взирая на стены, конструктор мостов,
и ждёт караульную смену, как птицу!
Вдруг пуля летит из засады кустов…
Ноф-носик
Всем-всем насыщена, щедра, миролюбива,
и пахнет, будто мёд и ясеновский луг,
синь-сероокая и так светлоречива!
Над нею нет царей, нет равных, нет и слуг.
Она легка, почти святейший ангел,
и притягательна, как маковый магнит.
И чуть видны веснушек крап и мшанка.
Порою кажется то Вестой, то Лилит!
И с ней дано ваять, идеей распускаться,
и верить, что не зря рожденьем снизошёл,
и хочется собой, природой любоваться
и знать, что на Земле всё будет хорошо!
И нрав её живой, рассказчивый, теплейший.
Сюжет объятия на терпкий акт похож.
И не испортит миг желанный тот, милейший -
её прохладный нос у шеи, будто нож.
Просвириной Маше
Черепки – 21
Как ёж, колючий огурец.
Забыл про краски, гладкость.
Расцвёл – то знать, тоске конец,
что рад и счастлив кактус.
***
Плелась по пути, материлась,
устало, зло, часто дыша,
к весёлой душе притащилась
побитая прошлым душа.
***
Кому мал букет или проба металла,
кого-то не радует найденный клад,
а кто-то цветочку, конфете, сандалиям,
а кто-то неполной чекушке так рад…
***
Ах, капля воды посредине пустыни
упала на губы, минув все лучи!
Но чувствую это не дар от святыни,
а из самолёта росинка мочи.
***
Устал от наседок и кур перемятых,
уже истрепались вагины и пух.
Хочу молодых и цветастых, приятных.