Теперь привередливый альфа-петух.
***
Ребёнка пугают гниющие груши,
война, одиночество, выросты цен…
Но больше всего огорчает и рушит
в дому угасанье – родительский тлен.
***
Тюрьма головы костенеет с годами.
Смиренье с рождённым внутри существом:
безродною псиной, змеёю, кротами,
чей срок заключенья закончится сном.
***
В прощелине двух половинок,
кто в волосе, близь иль в дыре,
меж высохших, цепких крупинок
живут люди в этой стране.
***
Ты спящую красотку не целуй,
хоть по ночам терзают сны, поллюции.
Ведь это Ленин – злой антибуржуй.
А то очнётся – будет революция.
***
Народ – это глина в творящих руках
(семьи, дворянина, царя или Бога).
Важней акт ваянья во днях и в веках,
чем жизнь и бесформие общего, крохи.
***
Везде инвалидные души
скрипят и хрустят, и кричат,
смиренные, буйные туши
известно, извечно болят.
***
Стих огорожен границей листа,
облагорожен пером и чернилом.
Дум безграничность сложна и проста.
Сущность поэзии – мира мерило.
***
Ссоры и войны, насилия, вирус,
царь наш волшебней заморских вождей,
"звёзды", магнаты, что бесятся с жиру -
сводка вечерних ТВ-новостей.
Fish
Я – рыба, что любит спокойность,
что чтит одиночек и ночь,
срединность, семейную стойкость,
недвижность течений и почв.
Я – рыба, что скромная очень,
боится свиданий и бурь,
богатая мыслями сочно,
отринув соседнюю дурь.
Я – рыба, что любит касанья,
то хищниц, то раненых жертв,
то особей взрослых в мерцаньи,
и чувствовать каждый свой нерв.
Я – рыба, что любит пещерность,
где сумрак и ленности рай;
хранящая память и верность,
и ждущая бабочек, май.
Я – рыба, что смотрит сквозь линзу
на синь и движения птах,
чешуйки от ветра, бриза,
снежок на далёких горах.
Я – рыба, что ищет век самку,
с совместным желаньем мальков,
в природой подаренной рамке,
гоняя надеждами кровь.
Я – рыба, что озеро любит,
в округе луга и село.
Я в костно-стекольчатой шубе.
Я – рыба, что любит тепло!
Urban life
Всюду виднеются стайки девиц,
шубки, колготки, дымки проституток,
слышится музыка барных певиц.
Стены рекламы и фары попуток.
Кислый неон и столбы, и луна
мутных героев слегка освещают.
Лужица нежного очень вина
душу уставшую чуть ободряет.
Темь населяют проходы бродяг,
игрища, крики глумных малолеток,
сжатья кастетов, шалеющий страх,
разные виды греха и старлеток.
Ночь, как широкий, глубокий овраг,
где копошатся червивые люди.
Каждый друг другу – услада и враг.
Пир развлечений иль шабаша чудо.
Мрак застелил и опутал собой.
Мухи попали в паучьи капканы.
Шум, гоготанья, плевки вперебой.
Лак от полов отбивают канканы.
Всё это дно иль пещерную ямь
зря населяют беспечные твари,
что вытворяют то драки, то срам,
выдохи спирта, блевоты и гари.
Видя всё это под тьмой, мишурой,
где несчастливые лазят и пышут,
понял, что в сумраке этом большом
светлые чувства и радость не ищут.
Пахарь
Пахарь, роняющий соль своих слёз,
вновь не отдавшись ни лени, ни снам,
в круге садов и травинок, и роз
дарит предвлагу, подстил семенам.
Плачет от боли, страданий и дел,
и от усилья средь цепи всех дней
над высотою бугров и гвоздей,
россыпью щебня и прииском камней.
Капельки сохнут, вбирая поток,
меж углублений и ровни, бугров.
Этой распашке грозит ли злой рок,
или всё выдумка древних умов?
Белый хрусталь, говорят, не к добру,
почве дарует бесплодье, бесцвет.
Солнце сияет, дрожит на ветру.
Иней на рыхлинах, мела ли след?
Горный холоп расчищает покос,
в твердь загоняя металловый кол.
Раньше росли тут картофель, овёс.
Новый трудяга на землю пришёл…
Он не взирает на башни хором,
барскую упряжь, усадьбу, сарай,
капли роняет, храня ливень, гром…
Будет ли рост, к сентябрю урожай?!
Арену Ананяну
Закат на побережье
Отблеск красивый, имеющий вес,
пыльно-малиновый диск полотнища
под навесною картиной небес
ясно томится кривым золотищем.
Алый фонарь весь покрыт пеленой,
пудрою розово-сизого талька
под покрывалом, за тусклой стеной.
Влага ласкает край коврика гальки.
Гущь облаков, как на стёклах мороз.
Шорох и плески живого прибоя.
Запахи волн просолившихся, роз
средь миротворного дива, постоя.
Пахнет черешней, дымками, вином,
брызгами кем-то открытых шампанских,
южным, тихонько крадущимся сном,
струнами, музыкой, блюдом гурманским.
Чудный пейзажик, как райский сюжет!
Высью морскою чаруются пары.
Дети рисуют семейный портрет,
строят ли замки, блистая загаром.
Славной природы блаженная ширь,
лень проникает в гуляющих, тихих.
Жить продолжает прибрежный весь мир,
вновь зажигает фонарики мигом.
Берег красуется, как фейерверк.
Ход приходящих ушедших сменяет.
Мне лишь грустится в весёлый четверг,
ведь без тебя я закатность встречаю…
Любимушка
Внутри носимая сначала и поныне,
чей волос так кудряв, чьи карие глаза
стоят передо мной иконою, картиной,
как пред молящимся святые образа.
Внутри хранимая, как клад или секреты,
чей вкус протёк к душе, достиг ума, глубин,
чьё золото втекло, взошло чрез эполеты,
чрез нимб, какой тоской и злом неистребим.
Внутри родимая, как кровь и дарованье.
Ты – тайна моего сердечного ларца!
И память о тебе – жаленье, любованье,
как витаминный впрыск и веление Творца!
Внутри ценимая, как в корке сердцевина,
необходима так, как факел, амулет;
неизгонима ввек! О, жизни героиня!
Любимушка! Любовь! Любимочка! Мой свет!
Татьяне Ромашкиной
Симптомы беса
Симптомы беса в голове:
лихой настрой и безразличье,
послушность, буйство на волне,
то угасанье, то величье,
то беспокойство, дрёма, тишь,
то тяга в люд, то в безнародность,
то пробуждается малыш,
то зверь, то бабья подколодность,
то вмиг вселяется злой дед,
то кур, коров имею в щели,
то сам себя лишаю дел,
любого чувства, пищи, цели,
то таю, вяну, рвусь, горю,
то бью, то блею, то скромнею,
то всех зову, то прочь гоню,
то вдруг добрею, то лютею,
то света жду, то бью фонарь,
кишу червём, змеёй, заразой,
то окунаюсь в грех и хмарь,
то пью спирты, пускаю газы,
лечу то в пляс, то в трусость, бой,
то хвост кручу свинье, телёнку,
то матерю святых, прибой,
то умиляюсь над ребёнком,
то вновь улыбчив, то криклив,
дарую боль, то разрешенья…
Но это значит, что я жив!
Вновь осень правит настроеньем.
Нестыковка
Ты с сердцем куклы Барби,
красивостью всех дев,
воинственностью армий
и вонью старых плев,
с распутством проституток
и с силой бычьих туш,
с отвратностью рассудка,
с морозом чёрных стуж,
с похабностью торговки
и с резким языком,
с душой лисы, воровки,
с тяжёлым кулаком,
с обидчивостью кошки
и ненасытьем ям,
с назойливостью мошки,
с коварностью жулья,
с предательством Далилы,
хитрейством сатаны,
прожорливостью сильной…
Увы, не пара мы!
Предгрозье
На небе сатиновом буквы, зигзаги
кружащихся, явно встревоженных птиц,
что пишут собой о грядущем со страхом.
Беду знаменуют предчувствия жриц.
Ветрище песчинки кружит и метелит.
Закрыли свои города муравьи.
И их Вавилоны стоят вдруг без дела.
И в этом смиреньи мудры и правы.
И прячутся в норы бесправные звери,
что детски шалили в лесах, на лугах.
Высоты рокочут без такта и меры.
Пруды в предударных, идущих кругах.
Попрятались жители в хаты, подвалы,
считая, что все виноваты в «войне».
Все замерли в стойлах, на куриих нарах,
и банки трясутся в домах, в глубине.
Репьёв бубенцы так беззвучно тревожны.
Летят волоски от стерни и стогов.
С природою Бог поступает безбожно,
иль мстит непослушности строгих отцов,
срывает листву, будто треплет за косы,
и громом ругает, крича и искрясь,
лишая дочь Флору покоя, причёса,
аж молнии брызжут из адовых глаз.
Готовятся древы и крыши ко шквалу,
под плетью небесной деревня тужит,
и липнут на окна слезинки помалу…
Грядёт лихочасье средь сельской глуши…
Молчатели
Буквы, что не были сказаны, душат,
грозно костями у горла стоят.
Не продохнуть. И не будешь ты слушать.
Год расставанья, где оба молчат…
Так поперхнуться и сдохнуть не поздно.