— Ну, теперь все прошло… Забудем все, и постарайтесь
успокоиться… — сказал он.
— А почему ты нас так внезапно покинул, Дагобер?
— Да, да. Я вспомнила… Не правда ли, сестрица, послышался
страшный шум, и Дагобер убежал на лестницу, повторяя: «Моя лошадь…
Что делают с моей лошадью?»
— Так это ржал Весельчак?
Этот вопрос напомнил Дагоберу о случившемся несчастье, и, не
зная, как на него ответить, он пробормотал в замешательстве:
— Да… это он ржал… но ничего особенного не случилось. Да что
это мы в потемках сидим?.. Куда я вечером засунул свое огниво?..
Вот оно, в кармане, я совсем голову потерял… Где свечка? Надо её
зажечь и достать из сумки нужные бумаги.
Дагобер высек огонь и зажег свечку. При свете он увидел, что
окно приоткрыто, стол опрокинут, а лампа и сумка лежали на полу.
Nm закрыл окно, поднял стол и, положив на него сумку, развязал её,
чтобы достать из бокового кармана бумажник, где лежали документы,
крест и деньги. Сумку, казалось, никто не трогал, ремни были
стянуты по-старому.
Солдат засунул руку в боковое отделение. В нем ничего не
было.
Пораженный и удивленный, он побледнел и, отступив на шаг,
воскликнул:
— Как!!! Ничего?
— Что с тобой, Дагобер? — спросила Бланш.
Он не ответил. Его рука все ещё оставалась в кармане сумки, а
сам он точно окаменел… Потом, уступая слабой надежде — так ужасна
и жестока казалась ему действительность, — он поспешно выложил на
стол из сумки все, что в ней находилось: жалкие изношенные тряпки,
старый мундир конно-гренадерской императорской гвардии (святыня
для солдата). Но напрасно развертывал и осматривал он каждую вещь:
не было ни кошелька, ни креста, ни бумажника, ни писем генерала
Симона.
С особенной, можно сказать, безнадежной тщательностью ветеран
ещё раз осмотрел все, наконец взял сумку за углы и встряхнул её
изо всей силы: из неё ничего не выпало. Сироты с беспокойством
переглядывались, не понимая молчания и поступков Дагобера,
стоявшего к ним спиной. Наконец Бланш решилась застенчиво спросить
его:
— Что с тобой?.. Отчего ты не отвечаешь?.. Что ты ищешь в
сумке?
Продолжая молчать, Дагобер быстро выворачивал карманы.
Ничего!!!
Быть может, в первый раз в жизни его девочки, как он их
называл, напрасно ждали ответа.
У них на глаза навернулись крупные слезы… Думая, что солдат
рассердился, они не осмеливались с ним заговорить.
— Да нет же… нет!.. не может быть! — говорил ветеран, потирая
рукой лоб и стараясь припомнить, куда он мог запрятать столь
ценные для него вещи, не будучи в состоянии примириться с мыслью
об их потере. Вдруг радость мелькнула в его глазах… Он бросился к
чемодану сестер, где лежали два скромных черных платьица, немного
белья и деревянная шкатулка, содержавшая шелковый платок их
покойной матери, её локоны и черную ленту, которую та носила на
шее. Это было единственное наследство, оставшееся после нее, так
как то немногое, что она имела, было конфисковано русским
правительством при обыске. Ветеран лихорадочно перебирал вещи,
обыскивая каждый уголок чемодана… ничего… ничего.
На сей раз окончательно уничтоженный, он вынужден был
опереться о стол.