— Так чему же тогда приписать ваш странный, необъяснимый
образ жизни? Можете ли вы сами признать его вполне разумным? Ах,
милое дитя мое! Берегитесь… Пока вы все ещё в периоде милых
оригинальностей, поэтических чудачеств, нежных и неопределенных
мечтаний… но это скользкая, наклонная плоскость… она неизбежно
приведет вас к дальнейшему… Берегитесь, берегитесь!.. Пока ещё
берет верх здоровая, остроумная, привлекательная сторона вашего
рассудка, она накладывает свой отпечаток на ваши странности… Но вы
и не подозреваете, как скоро овладевает умом другая безумная
сторона… как она подавляет проявление здоровой мысли в
определенный момент. Тогда наступит время не изящных странностей,
как теперь, а… время гадких, кошмарных, отвратительных безумств.
— Мне страшно!.. — с ужасом, прикрывая лицо руками,
пролепетала бедняжка.
— И тогда… — продолжал Балейнье взволнованным голосом, —
тогда погаснут последние лучи рассудка… и… сумасшествие… да… надо
же, наконец, произнести это страшное слово… сумасшествие овладеет
вами! Оно начнет проявляться то в бешеных, диких порывах…
— Как там… наверху… с этой женщиной! — прошептала Адриенна.
И с горящим, остановившимся взглядом она медленно подняла к
потолку свою руку.
— То, — продолжал врач, сам испуганный действием своих слов,
но подчиняясь безвыходности своего положения, — то настанет
безумие тупое, животное. Несчастное создание, которым оно
овладевает, теряет все человеческое… Остаются одни животные
инстинкты: как зверь, накидывается больной на пищу; как зверь,
мечется из стороны в сторону по комнате, где он заперт… И в этом
проходит вся жизнь…
— Как та женщина… там…
И Адриенна с помутившимся взором указала на противоположное
окно.
— Да, мое милое, несчастное дитя, — воскликнул Балейнье, —
эти женщины были молоды и красивы, как вы… веселы и остроумны, как
вы… Но — увы! — они вовремя не сумели подавить зародыш болезни, и
безумие росло, росло… и навсегда заглушило их разум…
— О! Пощадите! — закричала мадемуазель де Кардовилль, потеряв
голову от ужаса. — Пощадите… не говорите мне таких вещей… я боюсь…
мне страшно… уведите меня отсюда!. Я говорю вам: уведите! —
кричала она раздирающим голосом. — Я кончу тем, что действительно
сойду с ума!..
Затем, стараясь освободиться от мучительного страха, невольно
овладевшего ею, она продолжала:
— Нет… нет! Не надейтесь на это… Я не помешаюсь… я в полном
рассудке, я ещё не ослепла, чтобы не видеть, что вы меня
обманываете!!! Конечно, я живу не так, как все… меня оскорбляет
то, что других вовсе не трогает… Но что все это обозначает?.. Что
я не похожа на других… Разве у меня злое сердце?.. Разве я
завистлива, себялюбива? Сознаюсь, у меня бывают странные фантазии…
Ну, что же, я этого не отрицаю… Но вы знаете, вы сами это знаете,
господин Балейнье… они всегда преследуют хорошие, великодушные
цели… — при этом голос Адриенны перешел в умоляющий тон и слезы
потекли градом.
— Ни разу в жизни я не сделала дурного поступка… Если я и
ошибалась в чем-нибудь, то только от избытка великодушия:
стараться сделать всех вокруг себя счастливыми разве значит быть
помешанной?.