У нашего, например,
смешное пристрастие к своему служебному званию… Первое впечатление
— самое важное… а оно не будет в вашу пользу, если вы не скажете
при приветствии слов _господин министр_ и притом как можно
выразительнее.
— Ну, если дело за этим, — смеясь проговорила Адриенна, — то
я готова называть его даже «ваше превосходительство». Кажется, так
и полагается?
— Теперь нет… но это все-таки не будет лишним. А уж если вы
сумеете ввернуть раза два «монсеньор», то дело заранее выиграно.
— Будьте покойны. Если есть _министры-выскочки_, как и
_мещане во дворянстве_, то я постараюсь вспомнить господина
Журдена и сполна удовлетворю ненасытное тщеславие вашего
государственного человека.
— Предоставляю его вам целиком. Он будет в надежных руках… —
продолжал доктор, с удовольствием замечая, что карета ехала теперь
по темным улицам, шедшим от площади Одеона к кварталу Пантеона. —
Я на этот раз не поставлю в вину министру его спесь, если она
может принести нам пользу.
— А мне ничуть не совестно пустить в ход столь невинную
хитрость, — заметила мадемуазель де Кардовилль.
Потом, посмотрев в окно, она прибавила.
— Как темно на улице, какой ветер, снег! Да где же это мы
едем?
— Как? Неблагодарная парижанка! Неужели вы не узнали, хотя бы
по отсутствию магазинов, дорогого для вас Сен-Жерменского
предместья?
— Я думала, мы давно его проехали!
— Я тоже, — сказал доктор, делая вид, что старается узнать
местность. — Но мы все ещё здесь! Верно, моего кучера ослепило
бьющим в лицо снегом и он спутался… Впрочем, теперь мы на верном
пути: это Сен-Гильомская улица, — не особенно-то веселая улица,
кстати сказать, — но мы через десять минут будем у министра, к
которому попадем, на правах старой дружбы, через малый подъезд,
чем избежим церемоний главного входа.
Адриенна, редко выезжавшая иначе как в карете, плохо знала
город; обычаи министров ей были знакомы ещё менее; кроме того, она
так доверяла доктору, что решительно не усомнилась ни в одном его
слове.
С самого отъезда из дворца Сен-Дизье у доктора вертелся на
языке вопрос, задать который Адриенне он не решался, боясь себя
скомпрометировать. Когда она заговорила об ожидаемом наследстве, о
чем ему никто не сообщил ни слова, Балейнье, тонкий и ловкий
наблюдатель, заметил смущение и испуг княгини и аббата. Он сразу
догадался, что заговор против Адриенны (заговор, в котором он
слепо принимал участие, повинуясь приказанию ордена) должен был
иметь отношение к интересам, которые от него скрывали, и он
нетерпеливо жаждал узнать эту тайну. Как и у всех членов
таинственной конгрегации, привычной к доносительству, в докторе
развились, как он сам чувствовал, все отвратительные пороки,
свойственные его сообщникам, — например, зависть, подозрительность
и ревнивое любопытство. Не отказываясь служить замыслам д'Эгриньи,
Балейнье горел желанием узнать, что тот от него скрывает. И,
opendnkeb нерешительность, он наконец обратился к Адриенне, не
желая упускать благоприятного случая:
— Сейчас я задам вам один вопрос… Если вы его сочтете
нескромным… то не отвечайте.
— Продолжайте, пожалуйста.
— Перед приходом полицейского комиссара к вашей тетушке вы,
кажется, упомянули о каком-то громадном богатстве, которое от вас
до сих пор скрывали?.