Но, казалось, гневное возбуждение Адриенны мгновенно
улеглось, как только её речь коснулась тех возвышенных чувств,
которые она испытывала. И, обратясь к доктору, она заговорила с
ним улыбаясь:
— Признайтесь, доктор, что нет ничего смешнее, чем
высказывать определенные мысли в присутствии людей, которые не
способны их понять. Теперь-то вам представляется случай поднять
меня на смех за ту возбужденность ума, которую вы мне так часто
ставите в упрек. Позволить себе так увлечься в такую важную
минуту! А минута несомненно важная! Но что делать… Когда мне в
голову западет какая-нибудь мысль, мне так же трудно устоять
против того, чтобы её не развить, как трудно было в детстве
удержаться, чтобы не побежать за летящей мимо бабочкой…
— И Бог знает, куда вас заведут все эти пестрые, блестящие
бабочки, появляющиеся в вашей голове. Безумная девочка… безумная
головка! — отеческим и снисходительным тоном сказал Балейнье,
улыбаясь. — Когда же эта головка сделается настолько же разумной,
насколько она прелестна?
— А вот сейчас, доктор, — возразила Адриенна, — вы увидите,
что я перейду к действительности, забуду свои грезы и заговорю о
вещах реальных.
Обращаясь к тетке, Адриенна прибавила:
— Вы сообщили мне вашу волю, мадам; теперь моя очередь: менее
чем через неделю я оставлю павильон и перейду жить в отделанный по
моему вкусу собственный дом. Жить я там буду, как хочу… У меня нет
ни отца, ни матери, и я ни перед кем не обязана отчитываться в
своих поступках.
— Вы говорите вздор, — пожимая плечами, возразила княгиня, —
вы, кажется, забыли, что у общества есть свои неоспоримые
нравственные права, которыми мы сумеем воспользоваться… будьте в
этом уверены!
— Вот как! Значит, вы милейшая тетушка, господин д'Эгриньи и
господин Трипо, вы являетесь представителями общественной
нравственности?.. Изобретательно, нечего сказать! Не потому ли,
что господин Трипо смотрел на мои деньги как на свою
собственность? Не потому ли…
— Однако позвольте!.. — прервал её Трипо.
— Я сейчас, мадам, — продолжала Адриенна, обращаясь к тетке,
не отвечая барону ни слова, — поскольку представился случай, задам
вам несколько вопросов, касающихся неких моих интересов, которые
до сих пор от меня скрывали…
При этих словах Адриенны д'Эгриньи и княгиня вздрогнули. Они
обменялись тревожным и смущенным взглядом.
Адриенна не заметила этого и продолжала:
— Но сначала, чтобы покончить с предъявленными мне вами
требованиями, вот мое последнее слово. Я буду жить так, как мне
заблагорассудится… Не думаю, чтобы мне навязали такое унизительное
и жестокое опекунство, каким вы угрожаете, если бы я была мужчиной
и вела бы ту честную, свободную и благородную жизнь, какой до сих
пор была моя жизнь…
— Но это безумная, нелепая идея! — воскликнула княгиня. —
Желать жить так — значит доводить до последней границы забвение
всех законов стыдливости: допускать такой разврат немыслимо!
— Позвольте, — возразила Адриенна, — но как же живут бедные
девушки из народа, такие же сироты, как и я? Они ведь одиноки и
свободны; какого же мнения вы о них? Несмотря на то, что они не
получили, как я, такого воспитания, которое возвышает ум и очищает
сердце, несмотря на то, что у них нет защищающего от дурных
соблазнов богатства, какое имею я, — живут же они, честно и гордо
перенося всякие лишения!
— Для этих каналий не существует ни порока, ни добродетели! —
с гневом и ненавистью воскликнул Трипо.