— С завтрашнего дня, — начала княгиня, — вы покинете ваш
павильон, отошлете ваших девушек… займете две комнаты в этом доме,
пройти в которые можно только через мои покои… Вы не сделаете одна
ни шагу, вы станете посещать со мной все церковные службы;
управлять своим имуществом до совершеннолетия вы не будете, а
относительно срока его наступления мы решим на семейном совете.
Пока же я буду заботиться о вашем туалете: он будет скромен и
приличен, как подобает… денег в руках у вас не будет… Вот вам мои
приказания и моя воля…
— И, кроме полного одобрения, они ничего не заслуживают, —
сказал барон. — Можно только пожелать, чтобы вы проявили полнейшую
твердость. Пора положить конец всем этим сумасбродствам…
— Самое время покончить с этими скандалами… — прибавил аббат.
— Но оригинальность ума… возбужденный, пылкий нрав могут
служить, мне кажется, извинением… — скромно и боязливо вымолвил
доктор.
— Конечно, господин доктор, — сухо обратилась княгиня к
Балейнье, превосходно игравшему свою роль, — но с таким характером
поступают так, как он того заслуживает.
Госпожа де Сен-Дизье говорила с такой твердой уверенностью,
что, казалось, она не сомневалась в возможности привести в
исполнение то, чем угрожала племяннице… Трипо и д'Эгриньи вполне с
ней соглашались, и Адриенна начала догадываться, что дело затеяно
весьма серьезное. Ее веселость сменилась тогда горькой иронией и
выражением возмущенной независимости; она вскочила с места, слегка
покраснев, глаза её заблистали гневом, розовые ноздри раздулись и,
гордым движением головы тряхнув своими золотистыми вьющимися
локонами, после минутного молчания она резким тоном сказала тетке:
— Вы говорили о прошлом… Этим вы заставили меня, к моему
глубокому сожалению, коснуться его… Вы правы, я оставила ваш дом…
Я больше не могла жить в атмосфере низкого коварства и лицемерия…
Вот почему я ушла…
— Мадемуазель, — воскликнул д'Эгриньи, — ваши слова дерзки и
безумны!..
— Раз вы меня прервали, господин аббат, позвольте мне сказать
вам два слова… — возразила с живостью Адриенна, пристально глядя
на д'Эгриньи, — скажите, какой пример я могла почерпнуть в доме
моей тетки?
— Самый лучший пример.
— Самый лучший? Это не пример ли её обращения на путь истины,
обращения, сходного с вашим обращением?
— Вы забываетесь! — побледнев от гнева, воскликнула княгиня.
— Я не забываюсь: я только не забываю… как и все… У меня не
a{kn ни одной родственницы, которая могла бы меня приютить: вот
почему я захотела жить одна… Я стала сама тратить свои деньги… Но
это потому, что я предпочла их тратить на себя, чем отдавать их на
расхищение г-ну Трипо.
— Мадемуазель! — воскликнул барон… — Как вы осмеливаетесь…
— Довольно, — с жестом глубокого презрения прервала его
Адриенна, — довольно, я говорю о вас… но не с вами… Итак, —
продолжала она, — я стала тратить свои деньги по собственному
вкусу: я украсила выбранное мною помещение; вместо безобразных,
неловких служанок я нашла себе в прислужницы бедных, но
хорошеньких и благовоспитанных девушек: ввиду того, что их
воспитание не позволяло им покоряться тому унизительному
обращению, с которым относятся обыкновенно к служанкам, я
старалась быть с ними доброй и внимательной: они мне не служат, а
оказывают услуги; я им плачу деньги, но испытываю, кроме того,
признательность… Конечно, вам непонятны все эти тонкие оттенки… я
это знаю.