— Возможно, потому что для некоторых натур ничего не может
быть ужаснее и страшнее послушания и исполнения долга… а именно вы
и принадлежите к подобным натурам, склонным к возмущению…
— Надо признаться — это так! И, верно, я до той поры не
изменюсь, пока не наступит время, когда я буду в состоянии любить
повиновение и уважать долг…
— Мне все равно, как вы будете относиться к моим приказаниям,
— резко и отрывисто прервала её речь княгиня, — мне достаточно,
чтобы они были исполнены. С сегодняшнего же дня вы обязаны
покоряться и слепо мне повиноваться. Вы не смеете ничего делать
без моего приказания, слышите? Так должно быть, я этого хочу, и
так будет.
Адриенна сначала пристально посмотрела на тетку, а затем
разразилась взрывом смеха, свежий и серебристый звук которого
долго звенел в большой комнате. Д'Эгриньи и Трипо с негодованием
пожали плечами.
Княгиня с гневом посмотрела на племянницу.
Доктор поднял глаза к небу и, сокрушенно вздохнув, сложил
руки на брюшке.
— Подобный смех неприличен, мадемуазель, — сказал аббат
д'Эгриньи. — Слова вашей тетушки серьезны, очень серьезны и
заслуживают иного к ним отношения.
— Да кто же в этом виноват, — говорила Адриенна, стараясь
сдержать свою веселость, — кто виноват, что я так смеюсь? Разве я
могу оставаться равнодушной, когда тетушка говорит мне о слепом
повиновении её приказам?.. Разве может ласточка, привыкшая
свободно летать по поднебесью и купаться в солнечных лучах… разве
может она жить в норе крота?
Д'Эгриньи сделал вид, что ничего не может понять в этом
ответе, и удивленно взглянул на участников собрания.
— Ласточка? Что она хочет этим сказать? — спросил аббат
барона, делая последнему знак, который тот хорошо понял.
— Не знаю… что-то говорят о кроте, — глядя, в свою очередь,
на доктора, повторил барон. — Непонятно… бессмысленно…
Княгиня, казалось, разделяла общее изумление.
— Итак, это все, что вы мне можете сказать в ответ?
— Несомненно, — отвечала Адриенна, удивленная тем, что все
делали вид, будто не понимают её образного сравнения, обычного в
её поэтическом, красочном языке.
— Ну, княгиня, полноте, — добродушно улыбаясь, заметил
Балейнье, — надо быть поснисходительнее… Наши Адриенна ведь такая
горячая, взбалмошная головка!.. Право, это прелестнейшая
сумасбродка из всех, каких я знаю… Я ей тысячу раз это говорил на
правах старого друга, которому многое дозволено…
— Я понимаю, что пристрастие к мадемуазель Адриенне
заставляет вас снисходительно относиться к её выходкам; —
промолвил аббат как бы в упрек доктору, казалось ставшему на
сторону мадемуазель де Кардовилль. — Но согласитесь, что это более
чем странные ответы на очень серьезные вопросы!
— К несчастью, мадемуазель не понимает всей важности нашего
собрания, — резко заявила княгиня. — Быть может, теперь, когда я
выскажу ей свои приказы, она поймет это.
— Нельзя ли поскорее, тетушка?
И Адриенна, сидевшая на другом конце стола, против тетки,
очаровательно и насмешливо оперлась подбородком на свою точеную
руку и, казалось, с нетерпением ждала, что ей скажут.