Впрочем, очень скоро,
может быть, потому, что она чуяла какую-то неведомую опасность,
девушка решилась, откинув всякую слабость, на упорную, отчаянную
схватку, желая во что бы то ни стало настоять на исполнении того
решения, о котором она хотела объявить своей тетке.
8. БУНТ
— Лично для себя, а также и для этих господ, — обратилась к
Адриенне княгиня строгим и холодным тоном, — я считаю необходимым
напомнить в немногих словах о том, что произошло ещё не так давно.
Полгода тому назад, по окончании вашего траура, когда вам минуло
восемнадцать лет, вы высказали желание самой управлять вашим
состоянием и вести самостоятельную жизнь… К несчастью, я проявила
слабость и согласилась на это… Вам угодно было оставить мой дом и
переселиться в павильон, подальше от моей опеки. С этого времени
начинается безрассуднейшее расточительство. Вместо того чтобы
удовлетвориться одной или двумя обыкновенными горничными, вы
набрали себе каких-то девиц-компаньонок и обрядили их в самые
нелепые и дорогие одежды. Правда, вы и сами в тиши вашего
павильона меняли беспрестанно разные костюмы прошлых веков… Ваши
безумные фантазии, сумасшедшие капризы, казалось, не имели ни
границ, ни лимитов. Мало того, что вы не исполняли требуемых
церковью обрядов, но ещё имели святотатственную дерзость
воздвигнуть в одной из зал языческий алтарь и поставили на него
какую-то мраморную группу, изображающую молодого мужчину и молодую
девушку (княгиня произнесла эти слова так, точно они жгли ей
губы)… Быть может, это и высокое произведение искусства… но, во
всяком случае, непригодное для комнаты девушки вашего возраста. Вы
целые дни проводили у себя дома, запершись и приказав никого не
принимать, а доктор Балейнье, единственный из моих друзей, к
которому вы ещё сохранили какое-то доверие, находил вас, — когда
после настойчивых просьб его до вас допускали, — в состоянии
исключительного нервного возбуждения, заставлявшего его
тревожиться относительно вашего здоровья. Вы выходили всегда одна
и не хотели никому давать отчета в своих поступках… Наконец, вы с
особенным удовольствием старались делать все наперекор моим
fek`mhl… Правда ли все это?
— Портрет не особенно лестный, — заметила, смеясь, Адриенна,
— но отрицать в нем некое сходство нельзя!
— Итак, мадемуазель, — особенно веско и многозначительно
начал аббат д'Эгриньи, — вы сознаетесь, что все факты, сообщенные
вашей тетушкой, вполне достоверны?
Взгляды всех собеседников с особым вниманием устремились на
Адриенну, как бы считая её ответ необыкновенно важным.
— Конечно, месье; впрочем, я живу так открыто, что этот
вопрос, по-моему, излишен…
— Значит, достоверность фактов признана, — обратился аббат к
доктору и барону.
— Мы убедились в их достоверности! — удовлетворенно заметил
барон.
— Могу я узнать, тетушка, к чему это длинное предисловие? —
сказала Адриенна.
— Это длинное вступление, — с достоинством отвечала княгиня,
— нужно для того, чтобы, вспомнив прошлое, обосновать будущее.
— Ну это, милая тетушка, что-то во вкусе таинственных
предсказаний кумской сивиллы: под этим должно крыться нечто
ужасное.
— Возможно, потому что для некоторых натур ничего не может
быть ужаснее и страшнее послушания и исполнения долга… а именно вы
и принадлежите к подобным натурам, склонным к возмущению…
— Надо признаться — это так! И, верно, я до той поры не
изменюсь, пока не наступит время, когда я буду в состоянии любить
повиновение и уважать долг…
— Мне все равно, как вы будете относиться к моим приказаниям,
— резко и отрывисто прервала её речь княгиня, — мне достаточно,
чтобы они были исполнены.