Но нам не было до сих пор известно, что Создатель, для
наказания нечестивцев, лишил даже единственной их добродетели —
мужества!.. Вот человек, оскорбивший во мне избранника Божия и
якобы не понимающий, что я требую от него извинения… или… иначе…
— Ну, что же: иначе? — спросил, не глядя на Предсказателя,
Дагобер.
— Иначе я требую удовлетворения. Я вам сказал: я тоже видел
войну… верно, где-нибудь найдутся две сабли… и завтра на рассвете…
в укромном уголке мы и посмотрим, у кого какая кровь… если только
в ваших жилах кровь течет!..
Зрители, не ожидавшие такой трагической развязки, начали уже
трусить.
— Драться! Вот глупости! — закричал кто-то из них. — Видно,
хочется в тюрьму попасть… у нас насчет дуэлей строго!
— Особенно, когда речь идет о простолюдинах или иностранцах,
— подхватил другой. — Только попадись с оружием в руках,
бургомистр засадит ещё до суда месяца на три в тюрьму.
— Да разве вы на нас донесете? — спросил Морок.
— Нет, конечно, — ответили буржуа, — делайте, что вам угодно…
Но мы просто даем дружеский совет; пользуйтесь им, как хотите.
— Какое мне дело до тюрьмы? — вскричал Предсказатель. — Дайте
мне только сабли достать… так я вам покажу, очень ли я забочусь о
вашем бургомистре!
— И что же вы будете делать с саблями? — спросил с полнейшим
хладнокровием Дагобер.
— А вот когда одна из них будет у меня в руках, а другая у
вас… так и увидите, что я буду делать. Создатель приказывает
защищать свою честь.
Дагобер пожал плечами. Сложив в платок все выстиранное белье,
он обтер мыло, спрятал его в клеенчатый мешок и, насвистывая свою
любимую песенку о Тирлемоне, сделал шаг вперед.
Предсказатель нахмурил брови. Он начинал бояться, что вызов
окажется напрасным. Загородив дорогу солдату, он, скрестив руки на
груди, смерил его с головы до ног взглядом, исполненным самого
дерзкого пренебрежения и заметил:
— Итак, старый солдат разбойника Наполеона годится только в
прачки?.. Он отказывается от дуэли?
— Да, отказывается! — твердым голосом, страшно побледнев,
промолвил Дагобер.
Никогда, быть может, не давал он сиротам, доверенным его
попечению, наибольшего доказательства своей нежности и
преданности. Для человека его закала отказаться от дуэли, позволив
безнаказанно себя оскорблять, было неизмеримой жертвой.
— Ах… так вы трус… вы боитесь… сознайтесь в этом!
При этих словах Дагобер уже готов был броситься на Морока, но
внезапная мысль удержала его.
Он подумал о девочках и о том, к каким гибельным задержкам и
последствиям для их путешествия приведет хороший или дурной исход
подобной дуэли.
Гневное движение солдата, хотя и мгновенное, было настолько
многозначительно, а выражение его сурового, бледного лица,
покрытого каплями пота, было так ужасно, что и Морок, и зрители
невольно попятились назад.
Воцарилось глубокое молчание, и внезапно все симпатии
оказались на стороне Дагобера. Один из зрителей сказал:
— Ну нет, этот человек не трус!
— Конечно, нет!.