— И ещё есть правительства,
которые нас изгоняют из своих владений… Слепцы! разве они не могут
понять, что если мы завладеем образованием, — а это составляет
нашу главную цель, — то обезличим народ, приучим его к
безмолвному, рабскому повиновению, которое, действуя отупляющим
образом, приводит его ж неподвижности, что является залогом
общественного спокойствия! И подумать только, что большинство
людей имущих и знатных нас презирают и ненавидят! Эти болваны не
понимают, что когда нам удастся уверить народ, что его нищета есть
непреложный, вечный закон судьбы, что всякая мечта об улучшении
участи преступна, что даже желание земных благ является
преступлением перед лицом Бога, так как блаженство будущей жизни —
истинная награда за земные страдания, тогда народ, одурманенный
этими заверениями, покорится своей участи — вечно коснеть в грязи
и нищете. Тогда заглохнут все его порывы и надежды на лучшие дни,
тогда сами собой решатся те грозные вопросы, которые стоят мрачным
пугалом перед правительствами… Разве они не видят, что слепая,
пассивная вера, которой мы требуем от народа, является в наших
руках прекрасной уздой для того, чтобы управлять им и унижать его
же, между тем как от сильных мира мы требуем только соблюдения
внешних обрядов, лишь для приличия… что могло бы даже придать
остроты их наслаждениям, если бы они хоть развратничать умели с
толком?
— Не в том дело, Фредерик, — заметила княгиня. — Как вы
говорите, близок великий день… Конечно, с сорока миллионами,
которые может получить орден при благополучном исходе дела о
медалях, можно многое предпринять… В наше время, когда все
продается и покупается, это будет рычаг такой силы в руках ордена,
что нельзя и предугадать того, что же будет с его помощью
достигнуто.
— Кроме того, — прибавил задумчиво д'Эгриньи, — нечего
скрывать… реакция продолжается, а пример Франции — все… В Австрии
и Голландии мы еле держимся, средства ордена уменьшаются с каждым
днем. Наступает кризис… но его можно отсрочить. Так что благодаря
этой громадной помощи — благодаря медалям — мы не только сможем
успешно бороться, но и прочно утвердимся при содействии герцога
д'Орбано… Из этого центра лучи нашего блеска распространятся во
все стороны… Ах, 13 февраля, — добавил д'Эгриньи после минутного
молчания, покачивая головой, — 13 февраля! Кто знает, быть может,
оно будет столь же знаменательной датой, как Собор Тридцати,
давший нам новую жизнь!
— Значит, надо все сделать, чтобы добиться успеха, — сказала
княгиня. — Из шести опасных нам претендентов — пять повредить нам
будут не в состоянии… Остается моя племянница… Вы знаете, что я
ждала только вас, чтобы принять окончательное решение на её счет…
У меня все уже подготовлено, и мы начинаем действовать с
сегодняшнего дня…
— А что, ваши подозрения подтвердились после вашего
последнего письма?
— Да… Я убеждена, что она знает больше, чем показывает… Итак,
эта девица является для нас опаснейшим врагом!
— Я всегда так думал… Поэтому-то полгода назад я и просил вас
принять меры, которые вы и осуществили, подтолкнув её к просьбе о
признании её совершеннолетней! Последствия этого облегчают нам то,
что казалось раньше невозможным.
— Наконец-то будет сломлен этот неукротимый характер! —
b{lnkbhk` княгиня с горькой и злобной радостью.