.
Невольно Горбунья придала этим словам душераздирающее
звучание. В этом сопоставлении несчастной работницы, неизвестной,
презираемой, нищей и уродливой, — с блестящей и богатой Адриенной
де Кардовилль, сияющей молодостью, красотой, заключалось нечто
столь печальное, что Агриколь растрогался до слез. Протянув руку
Горбунье, он сказал ей взволнованным голосом:
— Как ты добра!.. Как много в тебе чуткости, благородства и
здравого смысла!
— К несчастью, я могу только… советовать!
— И я последую твоим советам, дорогая. Это советы самой
bngb{xemmni души, какую я только знаю!.. Да кроме того, ты меня
успокоила, вселив уверенность, что сердце Адриенны де Кардовилль
стоит… твоего!
При этом искреннем и невольном соединении двух имен Горбунья
почти разом забыла все свои страдания — до того сладко и
утешительно было её волнение. Если на долю несчастных существ,
обреченных на вечное страдание, и выпадают не ведомые никому в
мире мучения, то наряду с ними у них бывают иногда тоже неведомые,
скромные и тихие радости… Малейшее слово нежного участия,
возвышающего их в собственных глазах, необыкновенно благотворно
действует на несчастных, уделом которых является презрение
окружающих и мучительное неверие в самих себя.
— Итак, решено, ты завтра утром идешь к этой барышне! —
воскликнула Горбунья с ожившей надеждой. — На рассвете я спущусь
вниз и погляжу, нет ли чего подозрительного… чтобы тебя
предупредить…
— Ты добрая, чудесная девушка, — повторил Агриколь, все более
и более умиляясь.
— Надо уйти пораньше, пока не проснется твой отец… Местность,
где эта барышня живет… настоящая пустыня… Пожалуй, идти туда… это
все равно что скрыться!
— Мне послышался голос отца, — сказал Агриколь.
Комната Горбуньи так близко примыкала к мансарде кузнеца, что
последний и швея ясно услышали слова Дагобера, спрашивающего в
темноте:
— Агриколь? Ты спишь, мальчик? Я вздремнул и совсем выспался…
до жути поболтать хочется…
— Иди скорее, Агриколь, — сказала Горбунья, — его может
встревожить твое отсутствие; но завтра не выходи, пока я не скажу
тебе, нет ли чего подозрительного…
— Агриколь, да тебя здесь нет? — переспросил уже громче
Дагобер.
— Я здесь, батюшка, — отвечал кузнец, переходя из комнаты
швеи в свою. Я выходил, чтобы прикрепить ставень на чердаке: он
так хлопал, что я боялся, как бы ты не проснулся от шума…
— Спасибо, мальчик!.. Но меня не шум разбудил, — засмеялся
Дагобер, — а жажда… страстная жажда поговорить с тобою… Да, сынок:
отец, не видавший своего ребенка восемнадцать лет, поневоле хочет
с жадностью наброситься на возможность удовлетворить свое желание…
— Не зажечь ли огонь, батюшка?
— Незачем… излишняя роскошь… Поболтаем пока в темноте… зато
завтра я опять смогу на тебя наглядеться вдоволь при дневном
свете: мне тогда покажется, что я вновь тебя увидел в первый раз.
Дверь в комнату Агриколя затворилась, и у Горбуньи ничего не
стало слышно… Бедняжка бросилась одетая на постель и до утра не
смыкала глаз, ожидая рассвета, чтобы позаботиться о безопасности
Агриколя.