В первый раз в жизни испытала девушка горькое чувство
ревности: другой женщине выпало на долю счастье оказать помощь
человеку, которого она, нищая и бессильная, боготворила.
— Ты полагаешь? — сказал Агриколь с изумлением. — Чем же она
может быть мне полезна?
— Разве ты забыл её слова: «Не забудьте моего имени и при
случае прямо обратитесь ко мне».
— Помню… но…
— Несомненно, что при своем высоком общественном положении
эта барышня имеет много важных знакомых… Они за тебя заступятся…
защитят… Нет, завтра же иди к ней… откровенно расскажи ей все… и
попроси поддержки.
— Но, повторяю, что же она может сделать, милая Горбунья?
— Слушай!.. Я помню, как-то давно мой отец рассказывал, что
спас от тюрьмы товарища, поручившись за него… Убедить эту девушку
в твоей невиновности будет, конечно, нетрудно… И, конечно, она за
тебя поручится… Тогда тебе нечего будет бояться!
— Ах, милая, просить почти незнакомого человека о такой
услуге… не так-то это просто.
— Поверь, Агриколь, — грустно заметила Горбунья, — никогда бы
я ничего не посоветовала, что могло бы тебя унизить в глазах кого
бы то ни было… а особенно… слышишь ли?.. особенно в глазах этой
девушки. Ты ведь не для себя просишь денег… Нужно их только внести
как залог, чтобы ты мог кормить семью, оставаясь на свободе.
Поверь, что эта просьба и честна, и благородна… Сердце у этой
девушки великодушное… она тебя поймет… И что ей стоит это
поручительство!.. А для тебя оно все… Речь ведь идет о жизни твоей
семьи.
— Ты права, милая Горбунья, — упавшим голосом и с тоской
вымолвил кузнец, — пожалуй, надо попытаться. Если эта барышня
согласится оказать мне услугу и если уплата залога сможет меня
спасти от тюрьмы… то я могу ничего не бояться… Нет, впрочем, нет,
— прибавил кузнец, вскакивая с места, — никогда я не осмелюсь её
просить! Какое право имею я её беспокоить? Разве маленькая услуга,
которую я ей оказал, может сравниться с той, о какой я хочу
просить?
— Неужели ты думаешь, Агриколь, что великодушный человек
станет соразмерять ценность своей услуги с ценностью одолжения?
Что касается движений сердца, то можешь полностью довериться мне…
Конечно, я — несчастное создание и ни с кем не могу себя
сравнивать… я не могу ничего сделать… я — ничтожество… А между тем
я уверена… слышишь, Агриколь… я уверена, что в этом случае эта
девушка, стоящая неизмеримо выше меня, почувствует то же, что
чувствую и я… Она поймет весь ужас твоего положения… и сделает с
радостью, с чувством благодарности и удовлетворения все то, что и
я бы сделала… если бы могла это сделать… Но, к несчастью, я могла
бы только пожертвовать собой, а это ничего не даст!..
Невольно Горбунья придала этим словам душераздирающее
звучание. В этом сопоставлении несчастной работницы, неизвестной,
презираемой, нищей и уродливой, — с блестящей и богатой Адриенной
де Кардовилль, сияющей молодостью, красотой, заключалось нечто
столь печальное, что Агриколь растрогался до слез. Протянув руку
Горбунье, он сказал ей взволнованным голосом:
— Как ты добра!.