. А тебе именно этого-то
и советуют избежать… и совершенно разумно… Ты только подумай,
Агриколь: целый месяц в тюрьме… Господи… да что станется с твоей
матерью!
Эти слова произвели глубокое впечатление на молодого кузнеца.
Он снова взял письмо и перечитал его со вниманием.
— А этот человек, бродивший возле дома весь день? —
продолжала девушка. — Я не могу не говорить о нем… Согласись, что
это неспроста… А какой удар для твоего отца, для твоей бедной
матери: ведь она не может даже ничего сама заработать… Ведь ты их
единственная надежда… подумай об этом… Что с ними будет без тебя…
без твоей помощи и заработка?
— Правда твоя… это было бы ужасно! — сказал Агриколь, бросая
письмо. — Ты совершенно права относительно Реми… он был так же
невиновен, как и я… а между тем, по ошибке правосудия, вероятно
невольной, но все-таки ужасной ошибке… Да нет же, впрочем… не
могут же арестовать человека без допроса…
— Сперва арестуют, а потом… и допросят! — с горечью заметила
Горбунья. — Затем через месяц, через два выпустят на свободу… Ну,
а если у него есть семья, живущая только на его заработок, что
будет с ней, пока её опора в тюрьме?.. Что же… семья голодает,
мерзнет, льет слезы.
Наконец эти простые и трогательные слова Горбуньи дошли до
сознания Агриколя.
— Месяц без работы… — начал он задумчиво и с грустью. — А что
же станет с матерью, с отцом… с девочками, которые до приезда
маршала Симона или его отца будут жить у нас?.. Да, Горбунья, ты
права, меня невольно страшит эта мысль…
— Агриколь, — воскликнула швея, — а что если бы ты обратился
к господину Гарди? Он так добр, пользуется таким почетом и
уважением… Несомненно, тебя не тронут, если он за тебя поручится.
— В том-то и беда, что господина Гарди нет в Париже: он уехал
с отцом маршала Симона.
Затем, помолчав немного, Агриколь прибавил, стараясь
преодолеть тревогу:
— Да нет же… не могу я поверить этому письму… Во всяком
случае, лучше выждать, по крайней мере можно будет на первом же
допросе доказать свою невиновность. А иначе, бедняжка… подумай…
ведь буду ли я в тюрьме или буду скрываться, результат для семьи
один и тот же: заработка моего она все равно лишится!
— К несчастью, ты прав, — сказала бедная девушка. — Что же
делать? Что делать?
«А отец… — подумал Агриколь, — если это несчастье случится
завтра… Какое печальное пробуждение для человека, заснувшего так
радостно!»
И кузнец закрыл лицо руками.
К несчастью, страх Горбуньи был весьма основателен. Около
1832 года, до и после заговора на улице Прувер, производилось
множество арестов среди рабочих; такова была реакция против
демократических идей.
Вдруг, после нескольких секунд молчания, Горбунья
встрепенулась, лицо её вспыхнуло, и не поддающееся описанию
выражение надежды, смущения и подавленной горести озарило её
черты.
— Агриколь, ты спасен! — воскликнула она.
— Что ты хочешь этим сказать?
— А красивая и добрая барышня, подарившая тебе этот цветок (и
швея указала на него кузнецу)? Раз она сумела так тонко загладить
обидное предложение, несомненно, она обладает чутким, великодушным
qepdvel… Ты должен обратиться… к ней…
Казалось, последние слова Горбунья произнесла со страшным
усилием… две крупные слезы покатились по её щекам.