В этой части Парижа, одной из самых населенных, в
омерзительных, холодных, вредных для здоровья домах, скучилось в
ужасной тесноте множество рабочего люда. Жилище, о котором мы
говорим, принадлежало к их числу. Нижний этаж занимал красильщик,
и зловонные испарения его мастерской ещё более усиливали тяжелый
запах этого полуразвалившегося дома.
В верхних этажах расположилось несколько рабочих семей и
несколько артелей. Одну из квартир пятого этажа занимала Франсуаза
Бодуэн, жена Дагобера. Свечка освещали убогое жилище, состоявшее
из комнаты и чулана. Агриколь жил в мансарде под крышей.
Сероватые старые обои на стене, у которой стояла кровать, кое-
где лопнувшие по трещинам стены; занавесочки на железном пруте,
прикрывавшие окна; пол, не натертый, но чисто вымытый и
сохранивший свой кирпичный цвет; в углу комнаты печка с котлом для
варки еды; на комоде из простого дерева, выкрашенного в желтый
цвет с коричневыми жилками, железная модель дома, шедевр терпения
и ловкости, все части которого были сделаны и пригнаны одна к
другой Агриколем Бодуэном.
Распятие из гипса, висевшее на стене и окруженное ветками
освященного самшита, и несколько грубо раскрашенных изображений
святых указывали на набожность жены солдата. Почерневший от
времени ореховый шкаф, неуклюжий, довольно большой по размерам,
помещавшийся в простенке, старое кресло, обитое полинялым трипом
(первый подарок Агриколя матери), несколько соломенных стульев,
рабочий стол с грудой грубых холщовых мешков довершали всю
меблировку комнаты с плохо прикрывавшейся старой дверью; в чулане
хранились кухонные и хозяйственные принадлежности.
Как ни печальна и бедна казалась эта обстановка, она
указывала ещё на относительное благосостояние, которым могли
onub`khr|q только немногие рабочие. На кровати было два матраца,
чистые простыни и теплое одеяло; в шкафу хранилось белье.
Наконец, в этой комнате жена Дагобера жила одна, между тем
как обыкновенно в таком помещении ютилась целая семья, вынужденная
спать вместе, считая большим счастьем, если можно было поместить
девочек на отдельной постели от мальчиков. Большой удачей
считалось и то, если одеяло и простыни не были сданы в ломбард.
Франсуаза Бодуэн, сидя у печки, готовила ужин сыну. В эту
сырую, холодную погоду в комнате с плохо закрытой дверью крошечный
очаг давал мало тепла.
Жене Дагобера было около пятидесяти лет. Она носила кофточку
из синего с белыми цветочками ситца и бумазейную юбку; белый
чепчик покрывал голову и завязывался под подбородком.
Бледное и худое лицо с правильными чертами выражало
необыкновенную доброту и покорность судьбе. Действительно, трудно
было отыскать мать лучше и добрее: не имея ничего, кроме своего
заработка, она не только вырастила и воспитала сына, но и
Габриеля, несчастного брошенного ребенка, у неё хватило мужества
взять его на попечение. В молодости она, так сказать, взяла вперед
все свое здоровье и посвятила его двенадцати годам неутомимого,
изнуряющего труда, который из-за лишений, которым она себя
подвергала, был просто убийственным, так как и тогда (имея по
сравнению с нынешним временем прекрасную заработную плату) ей
только путем страшного труда и бессонных ночей удавалось
заработать иногда до пятидесяти су в день, на что она и
воспитывала сына и приемыша. За двенадцать лет здоровье Франсуазы
разрушилось, силы пришли к концу; но по крайней мере оба ребенка
не чувствовали недостатка и получили то образование, какое люди из
народа могут дать своим детям.