Роден с застывшим взглядом, с мертвенно-бледным от немой
злобы лицом яростно грыз ногти чуть не до крови. Он не видел, как
метис подошел к нему и, фамильярно положив на его плечо руку,
спросил:
— Вас зовут Роденом?
— Что такое? — воскликнул тот, подняв голову и вздрогнув от
неожиданности.
— Вас зовут Роденом? — повторил метис.
— Да… что вам надо?
— Вы живете в Париже, на улице Милье Дез-Урсэн?
— Ну да… но что вам надо, повторяю?
— Пока ничего… брат!.. потом очень много…
И Феринджи, медленно удаляясь, оставил Родена в состоянии
испуга.
Этот человек, не боявшийся ничего, невольно был поражен
мрачным взглядом и свирепой физиономией душителя.
4. ОТЪЕЗД В ПАРИЖ
В замке Кардовилль царила глубокая тишина. Буря мало-помалу
утихла, и слышался только отдаленный шум прибоя, грузно
обрушивавшегося на берег.
Дагобера и сирот поместили в теплых и удобных комнатах
второго этажа.
Джальму нельзя было перенести наверх: слишком опасна была его
рана, и ему предоставили комнату на первом этаже. В минуту
кораблекрушения несчастная мать вручила принцу своего ребенка.
Тщетно стараясь вырвать малютку из неминуемой смерти, Джальма не
смог бороться с волнами и чуть было не разбился об утесы, на
которые его выбросило море.
Феринджи, успевший убедить принца в своей преданности,
остался наблюдать за больным.
Габриель, сказав Джальме несколько слов утешения, поднялся к
себе в комнату и, ожидая приказаний Родена по поводу отъезда через
два часа, не ложился в приготовленную постель. Он слегка задремал
в кресле с высокой спинкой, стоявшем у пылающего камина.
Эта комната помещалась рядом с комнатами девушек и Дагобера.
Угрюм, вероятно решивший, что в таком хорошем замке
совершенно излишне караулить Розу и Бланш, улегся у камина, рядом
с креслом миссионера. Он отдыхал, растянувшись перед огнем после
перенесенных опасностей на суше и на море. Мы не станем
утверждать, что он был по-прежнему верен воспоминанию о своем
друге, бедном Весельчаке, если не принимать за доказательство
верности того, что он яростно бросался на всех лошадей белой
масти, чего прежде за ним никогда не водилось.
Вдруг дверь в комнату Габриеля тихонько отворилась, и робко
вошли молодые девушки. Они поспали и отдохнули, а затем,
проснувшись, решили одеться и идти спросить кого-нибудь о здоровье
Дагобера, рана которого внушала им беспокойство, несмотря на то,
что мадам Дюпон передала им заключение врача, не нашедшего в ней и
вообще в состоянии здоровья Дагобера ничего опасного.
Высокая спинка старинного кресла скрывала от них того, кто
спал в этом кресле, но, видя, что у ног спящего лежит Угрюм,
сестры не сомневались, что они нашли как раз самого Дагобера.
Девушки на цыпочках подошли к креслу.
Но при виде спящего Габриеля они страшно изумились и не смели
сделать ни шагу ни вперед, ни назад из страха его разбудить.
Длинные волосы миссионера высохли и вились крупными белокурыми
локонами по плечам. Бледность прекрасного чела ещё сильнее
выступала на темно-красном шелке обивки. Казалось, что Габриеля
мучит тяжелое сновидение или привычка скрывать свое горе невольно
изменила ему под влиянием сна.