При этом обе сестры с глубокой и наивной верой, свойственной
их возрасту, невольно в трогательном прелестном порыве взялись за
руки и, устремив к небу глаза, воскликнули:
— Ведь это правда, мама?.. ты нас видишь?.. ты слышишь нас?
— Ну, а раз ваша мама вас видит и слышит, — сказал
растроганный Дагобер, — то не огорчайте же её своею грустью…
Помните, что она вам запретила горевать!
— Ты совершенно прав, Дагобер, мы не будем больше плакать!
И они послушна вытерли глаза.
Дагобер, с точки зрения святош, был настоящие язычником. В
Испании он со страстным наслаждением наносил сабельные удары
монахам всех орденов, которые с распятием в одной руке и с
кинжалом в другой защищали не свободу (давно умерщвленную
инквизицией), а свои чудовищные привилегии. Между тем все-таки
недаром Дагобер сорок лет с лишком был свидетелем поразительных по
своему величию событий, недаром столько раз видел смерть лицом к
лицу.
Благодаря этому, инстинктивное чувство естественной религии,
присущее всем простым и честным сердцам, всегда пробуждалось в его
душе. Поэтому-то, не разделяя утешительной надежды сестер, он счел
бы преступлением хоть немного поколебать её.
Заметив, что девочки повеселели, он начал так:
— Ну вот, в добрый час, дети. Я гораздо больше люблю, когда
вы весело болтаете и хохочете втихомолку… не отвечая даже на мои
вопросы… как, например, вчера и сегодня утром… Да… да… эти два дня
у вас завелись какие-то важные секреты… но это ничего… раз это вас
забавляет, я очень рад…
Сестры покраснели и обменялись полуулыбкой, хотя слезы ещё не
успели обсохнуть на их глазах. Затем Роза с легким смущением
сказала старому солдату:
— Да нет же, Дагобер… ты ошибаешься, мы ничего особенного не
говорили!
— Ну, ладно, ладно. Я ведь ни о чем не хочу узнавать… Ну,
отдохните ещё немного, а потом в путь… уж поздно, а надо в Мокерн
попасть засветло… чтобы выехать завтра пораньше.
— А далеко ещё нам ехать? — спросила Роза.
— До Парижа-то?.. да придется, дети, переходов с сотню
сделать… хоть и тихо мы двигаемся, а все-таки продвигаемся… а
главное, все обходится дешево, что при нашем тощем кошельке очень
важно: комнатка для вас, половик и одеяло у порога для меня с
Угрюмом, да свежая солома для Весельчака — вот и все наши путевые
издержки. О пище я не говорю: вы вдвоем съедите не больше мышки, а
я в Египте и Испании выучился чувствовать голод только тогда,
когда есть чем его утолить!..
— Ты не говоришь о том, что для большей экономии все делаешь
сам, не позволяя нам даже в чем-нибудь тебе помочь!
— Подумать только, что каждый вечер ты сам стираешь белье,
как будто мы…
— Что? Вам стирать? — прервал речь Бланш старый солдат. —
Чтобы я вам дал испортить стиркой ваши маленькие ручки! Что и
говорить! Точно в походе солдат не сам стирает свое белье! Я,
знаете, считался лучшей прачкой в эскадроне! А разве я плохо
глажу? Ну-ка, скажите! Право, без хвастовства сказать, отлично
глажу.
— Это правда… ты прекрасно гладишь!..
— Разве только иногда подпалишь! — засмеялась Роза.