Молодой вогульский воин сплюнул на опавшую хвою и повернулся к своему напарнику:
– Татарский мурза возвращается из Бухары. Передай князю.
Вогул молчаливо кивнул и, словно белка, растворился среди стволов елей и сосен.
Узник кремлевских подземелий
Площадь была до отказа забита народом. Здесь собрался и простой московский люд, и стрельцы, и некоторые бояре. Татарские воины выделялись от собравшегося народа своими меховыми шапками и коротко стриженными бородками. Немецкие и аглицкие широкополые шляпы, так же как и татарские, мелькали на площади. В толпе шарахался коробейник с огромным лотком, предлагая народу калачи и пряники. Он оступился и задел толстую бабу в красном платке, держащую за руку плачущего мальца.
– Ну, куды прешь, слепой? – рявкнула баба, прижимая мальца к подолу.
– Так пряники, калачи, – повторил виновато коробейник.
– Сгинь, нечистый, пока не отоварила. Не до пряников сейчас. – Баба показала огромный кулак.
Царский тиун забрался на деревянный помост. Старые березовые доски заскрипели под весом здорового мужика в кольчуге и красном кафтане с меховой оторочкой. Тиун обвел похмельным взглядом собравшуюся толпу и тихо отрыгнул. В горле стоял ком, а читать надо было так, чтобы слышали все, даже в последних рядах. Он развернул царскую грамоту с сургучной печатью, прокашлялся и принялся читать.
– Народ православный! – заорал он на всю площадь. – Слушай царский указ! Царский указ, – повторил он.
Народ охнул и перекрестился. Глашатай обвел толпу взглядом и продолжил.
– Мы, Божьей милостью государь Иоанн Васильевич, объявляем народу своему, что казак Ванька Кольцов за злодеяния свои… – тиун прокашлялся, – перед государством и самим великим князем Московским и Всея Руси объявляется вне закона и подвергается заточению в кандалы. Великий государь Иоанн Васильевич предлагает вышеназванному злодею добровольно явиться перед светлы царски очи и принять кару, положенную ему царем и судом Божьим. В противном случае он будет казнен и обезглавлен. Писано накануне дня святого преподобного Симеона. Печать и подпись.
Тиун свернул свиток и спустился с помоста. Народ, столпившийся на площади, молчаливо охал и качал головой.
– Пропал казак, – угрюмо пробурчал один из стрельцов.
– Так, а кто его просил ногайских послов разбойничать? – недовольно сопя, буркнул его товарищ.
– Пропадет зазря в царских подземельях.
– Оно верно, – согласился с ним другой стрелец, поправляя саблю на ремне, – но все равно жаль христианскую душу.
– О чем гутарим, братцы? – спросил подошедший к ним стрелецкий старшина.
– Да о Ваньке Кольцо, ни за что же сгинет молодец, – угрюмо ответил один из стрельцов.
– А ты его не жалей, – пробурчал старшина. – Сам виноват.
– Так мы чо, мы так, – согласно кивнули стрельцы и стали расходиться.
Когда стрельцы разошлись, стрелецкий старшина, оставшись один на один с одним из стрельцов, видя его кручину, усмехнулся и подмигнул тому:
– Не печалься, Осип, ничего с Ванькой Кольцо не случится. Уйдет на Дон, и почитай как звали. С Дону выдачи нет.
Но затем он словно чертыхнулся и добавил:
– Если сам под царевы очи не явится о пощаде молить. Всю жизнь не набегаешься.
Стрелец согласно кивнул.
– Пошли, Осип, на пост, вечером в кабак заглянем. Знал Ваньку Кольцова-то?
– Знавал. Почитай, с Ливонской войны. Добрый был казак.
Их красные кафтаны с бердышами на перевязи постепенно исчезли среди почерневших от времени московских изб и каменных боярских полатей.
– Знавал, – эхом разнеслось по грязным деревянным мостовым и стихло, словно ветер.
* * *
Иван очнулся на полу темного сырого подвала. Сквозь маленькое оконце у самого потолка едва пробивались лучи света. Руки нестерпимо болели и кровоточили. Он попытался перевернуться на спину.
Иван прислушался. Где-то вдалеке каменных коридоров звенели железные кандалы, скрипели стальные решетки запираемых дверей.
– Вот угораздило. В самое пекло попал, – ругнулся про себя Кольцо. – Спасибо, царь-батюшка, удружил.
Жирная капля воды, собравшаяся на кирпичном своде, отцепилась от своего места и со звоном плюхнулась ему на голову.
Что же теперь будет? Не сдержал царь своего слова. Обещал миловать. Ан вон оно как вышло.
Засов на его камере гулко заскрипел, и в щель просунулась толстая бородатая морда. Она посмотрела на лежавшего на полу узника и спросила:
– Жив ли?
Иван прохрипел:
– Живой я. Рано хоронишь.
– Так не я хороню, сам себя в тюремные терема упек, – раздалось в ответ.
Дверь распахнулась, и тюремщик зашел в камеру. В его руках была деревянная миска, наполненная чем-то наподобие каши.
– На вот, жри! – Он бросил миску на пол. – Жри, говорю, не то крысам достанется.
Иван перевернулся на спину. Тюремщик хмыкнул:
– Доживи до завтра.
– А что завтре, второе пришествие? – пробормотал Иван.
– Нет, пришествие одно, а завтра – за твоей головой.
– Уже, что ли? – прохрипел Иван.
– Да шучу я, – ухмыльнулся тюремщик. – Говорить с тобой желают. Человек важный, от самого царя.
Тюремщик захлопнул дверь. В коридорах еще долго раздавались его гулкие шаги.
Утром Иван очнулся от удара ногой по спине.
– Вставай! – прохрипел в темноте чей-то голос. – Говорить с тобой будут.
Батанов, дьяк посольского приказа, подошел к окровавленному телу:
– Ну как он?
Тюремщик положил железные щипцы в огонь:
– Да пока ломается, но мы эту дурь у него быстро из головы выбьем.
Посетитель в дорогом кафтане, отороченном собольими шкурками, посмотрев на стонущего от боли Ваньку Кольцо, с укором добавил тюремщику:
– Ну, ты это, не перестарайся, смотри. Государь сказал, живой нужен.
Тюремщик удивился:
– Пошто живой-то, государственный преступник же?
– Не тваво ума дело, – добавил Батанов. – Сказано – исполняй.
Тюремщик согласно кивнул и взял ведро с водой. Окатив окровавленное тело, он поднял его за подбородок и заглянул в лицо. Иван замычал.
– Жить будет! – усмехнулся тюремщик.
– Опусти его, – распорядился Батанов, – и усади.
Иван пришел в себя, он замотал головой и открыл слипшиеся от высохшей крови глаза.
Батанов улыбнулся:
– Говорить сможешь?
– Смогу, – пробурчал Ванька.
– Ты пошто, поганец, посла ногайского изобидел?
– Это не я, – проревел узник.
– Как это не ты? – удивился Батанов.
– Он сам удирал, мы и споймали, – проревел в ответ на обвинения Кольцо.
– Грамоту посольскую ногай показывал? – вновь спросил Батанов.
– Показывал. – Кольцо мотнул головой и закрыл глаза.
– Что ж ты так, голубчик? – с укоризной высказал тюремщику Батанов. – Так и убить мог.
Тюремщик, промычав нечто непонятное, вновь выплеснул узнику на голову воду.
– Грамоту, значит, показывал ногай, а ты не послушал.
– По-ногайски не разумею, – прохрипел Иван.
– Каешься ли в сем грехе? – спросил Батанов.
– Да, – прошептал Кольцо. – Каюсь, хочу искупить службой царю.
– Затем и пришел он… – Батанов хлопнул себя ладошами по коленкам. – Хочу искупить службой, – рассмеялся Батанов, словно передразнивая. – Так нет у тебя боле ничего, кроме рук и ног, да вот голова пока еще на плечах. Приведи его в чувство, дай одежду и вы-кини. Пущай к казакам возвращается. Грамота на то царева… – Батанов достал из кафтана свиток, показывая тюремщику.
Тюремщик поднял Ивана под руки и усадил на скамью.
– Как же тебя отделали! – сокрушался он, качая головой и глядя на лицо узника. – Подлечить бы тебя надо. Да вот только я не лекарь. А вот морду твою в порядок приведу.
Он смочил тряпку в деревянной бадье, стоящей тут же рядом, и стал оттирать кровь с его лица.
– Баньку бы, – прохрипел Иван.
– Мало тебя тут в подвалах попарили, – рассмеялся тюремщик. – Баньку он захотел. Нет у нас баньки. Вот выйдешь на волю, в городе и найдешь баньку, чай, гроши-то есть.
– Есть, – кивнул головой Иван.
– Ну и славно, – ответил тюремщик. – Пойдем-ка за мной, я тебе хабар твой верну.
Он подхватил Кольцова под руки и поволок по коридору.