* * *
– Здесь цыган был недавно с кадилом престранным из бронзы с головою Горгоны на цепочке в руке. Вкушай фимиамы – кричал негодяй.
– Стало быть, мне не приснилось. Дым исходил из змеиных голов, от него голова закружилась. Невообразимость представилась мне, господа. Скажите, милостивый государь, куда девался господин, коей только что сидел на вашем месте?
– Я и есть тот самый господин, а до того был другим.
– Ой, да что же вы меняетесь, милостивый государь? Аж в глазах зарябило.
– Да, сударь, расшутились вы что-то не в меру.
– Все потому, что Протей.
– Прото-и-ерей?
– Да нет, батюшка, не протоиерей, а Протей.
– Вы часом не бес?
– Да вы перекрестите, не исчезну.
– Да как же вас перекрестишь, ежели тут же другой появляется на месте перекрещенного. Вы погодите меняться.
– Пожалуйста, могу потерпеть две минуты.
– Не исчезает от креста, ваше преподобие. Что вы на сей счет скажете? Что за феномен?
– Сие… э… неизвестно.
– Овидий создал меня, теперь существую в таком вот обличье.
– Никакого такого обличья у вас нет. Все-то вы обращаетесь в невесть знает кого. Превратились бы в человека известного. В Чичикова, скажем. Вы поглядите – похож! Сюртук красный с искрой и рожа прохвостная. Похож, ой, как похож!
– Вы, я смотрю, не лишены литературных пристрастий. Обычно просят превратиться в благодетеля, раздающего деньги, в бабенку смазливую или в начальника ненавистного, чтобы съездить ему по физиономии. Петр Петрович, желаете, чтобы я в Егора Кузьмича превратился?
– Ваше благоро…
– Да не здоровайтесь, а плюньте вы извергу в рожу, как вам и мечталось.
– Господь с вами, господин Протей.
– О-пасно шутите, господин Протеус. Власть от Бога, сказано!
– Для вас, ваше высокопреподобие, я папой римским обернусь и к вашей стопе приложусь для смирения.
– Э… э… это, пожалуй, уж слишком.
– Пожалуй, что так, однако хотелось, не так ли?
– Лучше скажите, исчезнуть вы можете?
– Могу.
– О… исчез.
– Не появляется что-то. Поймать бы прохвоста!
– Да его уже и след простыл. Господа, а кошельки-то на месте?
– Ни кошельков, ни часов…»
– Да что там – кошельки! Шпоры, каналья, вместе с подметками срезал!
– Не лишен остроумья, мошенник. Подметки! Это смешно, господа.
– Да вы на себя поглядите, поручик! На вас штаны-то босяцкие.
– Я не только штаны, все бы снял и именье в придачу отдал, чтобы такое еще испытать, что привиделось мне.
– Преконфузнейшая история, господа. Рассказать – не поверят.
– А вы и не рассказывайте, потому как ничего и не было.
– То есть, как это не было?
– А вы вот в ближайшем трактире объясните, что было, а я на вас погляжу.
Пандор и Протея
– Что вы делаете, Вера Никитична? Вы же своему мужу рот закалываете – шпилькой!
– Да что ж в том предосудительного, Илья Владимирович?
– Так ведь больно же ему!
– Да вы ему больнее делали, когда развлекались со мною в постели – недавно.
– Не верьте ей, Кузьма Петрович! Ваша супруга шутит. Да выньте шпильку, наконец! Невозможно смотреть!
– Да что ж тут невозможного, милый Илья Владимирович? Эфиопского царя гвоздями к трону прибивали, чтоб не сбежал.
– Да как такое может исходить из женских уст? Что вы говорите, сударыня, опомнитесь!
– Илья Владимирович, не вы ли промеж поцелуев обещали вызвать моего любезного на дуэль да избавить меня от супруга постылого?
– Вера Никитична, да как вы при живом-то муже осмелились такое заявлять?
– Вот именно, обещали.
– Не признаюсь вовек! Вы то, что молчите, уважаемый Кузьма Петрович?
– Сиди, мне говорят, болван, и молчи. Ну так, скажи кое-что, когда обратятся к тебе… к тебе – это значит ко мне… скажи, мол, что тебе, то есть мне, все позволено – ешь, пей, веселись, да только пробки из пупка не вытаскивай. Шампанское брызнет.
– Что-то и вы каким-то странным штилем изъясняетесь. Ну, вы подумайте, разве может приличная женщина такие вольности во всеуслышание произносить?
– Что же она такого неприличного сказала?
– Будто промеж нами роман.
– Да что ж в том предосудительного?
– Не узнаю вас, Кузьма Петрович. Вообще ничего не узнаю вокруг. Где я: у вас в гостях или в притоне каком-то?
– Где вы, я не знаю, а я лично в клубе.
– Действительно, в клубе! Я же к вам ехал, а как в клубе оказался – не могу понять.
– По рассеянности, должно быть.
– По пути, правда, туман был невиданный. Заблудились, представьте.
«Как зовут тебя, дубина, – спрашиваю извозчика, – Харон или Хирон?»
«Харитон».
Вывез меня на берег какой-то речки.
«Я, – говорит, – барин, сейчас вам чудо покажу».
Я прошелся по берегу, смотрю: человек из реки воду лакает, как собака.
«Присоединяйтесь, – говорит, – здесь на всех хватит».
«Чего, – спрашиваю, – хватит?»
«Шампанского».
«Какого шампанского?»
«В речке, – отвечает, – попробуйте».
– Это что! Недавно один мой знакомый ротмистр на шинели Неву перешел, аки посуху. Снял шинель, бросил на воду и пошел.
– Неужто одной шинели на всю Неву хватило?
– Никак нет-с, одной не хватило. Под шинелью у него еще одна шинель оказалась, а под той еще была припасена, да не одна. Вот он на них Неву и перешел и даму свою перевел – на коне.
– Вот именно это, Кузьма Петрович, вам и позволено сказать?
– Вот именно это – не позволено. Это – нет, а другое – да.
– Да вы только подумайте, Кузьма Петрович, что вы несете? Оно, конечно, смешно, да вы ли это? Не узнаю, право, не узнаю!
– Илья Владимирович, не вы ли про речку с шампанским рассказывали только что?
– Кузьма Петрович, я сам шампанское в ладошку зачерпнул и пригубил.
– Да все и позабыли.
– Клянусь, господа, все так и было! Вообще-то все стало престранно. Не узнаю Петербурга. Туман над землей и в умах, господа. «С кем вы общаетесь постоянно, несчастный?» – спрашиваю на днях у коллеги в присутствии.
«С запредельными сущностями», – подлецы отвечают..
«С какими такими сущностями?»
«С самыми, что ни есть разнообразными. С оборотнем, к примеру».
«Во что же он оборачивается?»
«Не во что, – поправляет, – а лицом своим на затылке. Иного полу!»
«Презабавно. Ну, а за мною вы что наблюдаете?»
«За вами – коридор, а вы в него – дверь».
«Ну, а в конце коридора какая энигма, милейший?»
«Туман, милостивый государь».
«Стало быть, дальше туман?»
«Да, туман».
«Убогая, однако же, у вас фантазия, милейший».
«Что вижу, – заявляет наглец, – о том и повествую».
– Илья Владимирович, вы лучше взгляните в Умную Книгу.
– Да ничего в этой книге и нету, пустые страницы. Одна белизна.
– В том-то и дело, что умная. Кто поумней, тот и в белизне провидит, а кто поглупей, вроде меня, так тот и по писаному не прочтет. Ну, а как вы?
– Позвольте! Действительно вижу: туман, господа, а в тумане – камин и в огне ледяного Гермеса. От него и исходит туман.
– Вы, я вижу, не дурак, а я ничего различить не могу. Мне, чтоб Истину увидеть, необходимо отхлебнуть хорошенько бургундского. Я тогда сквозь стены начинаю прозревать – через позорную трубу. Нашу с вами Гефестину со всеми, кто ни попадя, к примеру, наблюдаю по утрам.
– Что это вы свою супругу кузнецким именем называете?
– Потому как всякая женщина – кузнец своему счастью.
– У вас обстановка в гостиной под стать вашим шуткам сегодня.
– Да вы же в клубе, а не у нас в гостях.
– Вы, может быть, и в клубе, а я так у вас в гостях. Вы обратите внимание лучше на статую, там у стены. Рыцарь на крылатом щите, а на плечах у него амазонка.
– Чистое золото! Ценный статуй!
– Да не в этом дело, что золотая, хотя и это достаточно странно. Вы на сюжет обратите внимание. Верхом на мужчине – верх неприличия!
– Помилуйте, Илья Владимирович, не вы ли со мною не далее, как вчера, вытворяли такое…
– Да вы в своем уме, Вера Никитична? Нет, такого не может быть. Женщины так себя не ведут!
– Как себя не ведут? Как на статуе?
– Я сегодня определенно в аду нахожусь. Ничего не пойму, что происходит? Кузьма Петрович, угомоните супругу. Не вызывать же мне ее на дуэль! Что происходит, объясните?
– Прелюбодействовать вам ничего не мешало, а как отвечать, так не нравится.
– Что же это – я умер или мне снится?
– Может, вы, Илья Владимирович, и умерли, а я так живая. Взгляните.
– Вера Никитична, да что же вы юбку при всех задираете, словно кокотка французская?