В
тонком луче, за переплетением балок и железа высветился крест с распятием,
абсолютно целым и никак не пострадавшим от взрыва бомбы. Говорили
негромко, но в храме с разрушенной кровлей была странная акустика: любой
звук усиливался и становился вибрирующе-гулким, как в колодце, и
невозможно было определить, где находится его источник. Генерал добрался
до креста, не торопясь, достал из чемоданчика и зажег две свечи, после
чего выключил фонарик.
- Иди займись шофером, - приказал Пронский старшине. - Без шума.
Сыромятнов прислонился к стене, стащил сапоги, аккуратно намотал
портянки на голенища и поставил за колонну. Выпавший нож сунул в рукав и
тут же беззвучно пропал в темноте. Пронский двинулся на свет свечей тем же
маршрутом, по которому прошли генерал с сыном, и, чтобы скрыть шорох щебня
под ногами, не раскрывая рта, горлом потянул тончайший, воющий звук. Два
маленьких огонька под распятием почти сливались, и мерцающего,
приглушенного света хватало на все пространство храма, кажущегося от этого
огромным, и звезды на небе горели ярче, словно приблизились к земле. По
мере приближения к молящимся, звук становился мощнее и ниже; отраженный от
стен, он уносился ввысь, и уже оттуда падал на головы, усиленный во много
раз.
- Что это, мой генерал? - сквозь бормотанье отца, спросил сын. - Я
слышу голос... Нет, гул!
- Это глас неба, Томас... Нас услышал Господь! Молись!
- Нет... папа. Звук похож на вой самолета. Да, я много раз слышал!
Это русский пикирующий бомбардировщик!
- Не бойся, сын... Русские самолеты улетели. Нужно молиться, Томас.
Повторяй за мной... Мальчик зажал уши.
- Неужели ты не слышишь, папа! Это летит бомба! Это наша смерть!
- Сюда уже попадала бомба, Томас, - генерал обнял его. - Вторая уже
никогда не попадет. Поверь старому солдату... Ты умрешь не от бомбы. Я же
когда-то рассказывал тебе об Аврааме и его сыне Исааке? Помнишь эту
библейскую историю?
- Нет, я ничего не помню.
- Ты был уже взрослым, Томас, и должен помнить. Господь потребовал от
Авраама принести в жертву своего сына, отдать самое дорогое...
- Б нашем взводе говорят, когда пойдут русские, мы их принесем в
жертву. А для того чтобы быть храбрым солдатом, надо съесть горячую печень
врага. Или его сердце...
За три шага от них Пронский вытолкнул из глотки звук, напоминающий
короткий рык льва, и первым, схватившись за голову, осел генерал. Грузный
и толстый, он взвихрил из-под себя столб пыли, который потянулся вверх, и
в этом дымном, озаренном свечами столбе, как в пожаре, забился, заметался
подросток. Насмерть перепуганный и безумный, он не мог кричать и лишь
раскрывал рот, тараща глаза.
Пронский спутал по рукам и ногам мальчишку, затем приступил к
толстому генералу, лежащему, как соломенный матрац. Снял с пояса
эсэсовский кинжал, засунув под каменную глыбу, сломал его и лишь потом
стал вязать генерала. Закончив с ними, открыл и заглянул в чемоданчик -
подростковый костюмчик, ботинки и. плащ. Никаких документов!
В это время на свет свечей пробрался старшина.
- У меня все готово, - доложил. - Шоферюга не пикнул.
- Вытаскиваем этих! - полковник поднял генеральскую тушу с битого
кирпича. - Шагайте, барон!
Когда пленных стали грузить в машину, оказалось, что там, на заднем
сиденье лежит соструненный азиатским способом шофер-охранник в форме
шарфюрера СС: веревка перетягивала рот и, обернутая вокруг шеи, была
завязана на горле как удавка. Пронский выбросил его на землю, оттащил в
сторону Сыромятнова, дыхнул в лицо.