Возьми!
Хортов непроизвольно отпрянул, взял билет и будто пелену с глаз снял:
перед ним была молодая женщина в коричневой, плотно обтягивающей голову
косынке из тяжелого шелка, отчего лицо казалось маленьким, а глаза
огромными...
В первое мгновение ему показалось, он знает ее, видел, встречал и,
возможно, разговаривал, и между ними есть какая-то глубинная и вечная
связь, как у матери с сыном. Но миг этот был похож на всплеск молнии -
озарил, высветил контуры неведомого мира и угас, ослепив ярчайшим световым
пятном.
И все кануло, растворилось в белом мареве...
- Иди! - ее голос будто привел в чувство. - Регистрация заканчивается!
Ни спросить, ни сказать он ничего не успел, понес перед собой билет
через толпу и оглянулся, когда оказался перед стойкой.
- Не опаздывайте, - зачем-то сказала регистраторша и выхватила из
руки книжку - должно быть, не узнала, не спросила, откуда у него билет,
хотя он около часа вертелся перед ней.
В зону спецконтроля он тоже вошел под занавес, до последней минуты
стоял среди толпы и вертел головой, выискивая головку в коричневом шелке,
пока авиа-барышня не оказалась в дверях.
- Пассажиры на Симферополь есть?
Хортов беспрепятственно прошел сквозь стальную арку и побежал
догонять виляющий хвост цепочки, стремящейся к автобусу. Уже в самолете,
когда он продавливался сквозь пластилин встречного потока и искал свое
место, схватили его за рукав жесткой и сильной рукой.
- Кто взял? Эй, кто пошел?
- Куда пошел? - Андрей увидел усатого.
- На штуку баксов?
- Никто, - с трудом вырвал руку.
Место оказалось у двери аварийного выхода - самое удобное, можно ноги
вытянуть. Хортов сел и хотя самолет еще стоял на земле, сразу же ощутил
тяжесть перегрузки; его придавило к креслу, отяжелели руки и веки
опустились сами собой.
Было полное ощущение, что он снова в промерзшем чреве баржи...
Когда же открыл глаза, лайнер уже заруливал на стоянку и в
иллюминаторе, словно продолжение грез, возникла дрожащая картинка
симферопольского аэровокзала.
***
Соленая Бухта стояла у самого моря, вытянувшись вдоль берега
единственной улицей и отгороженная от остального мира высокими, скальными
уступами с графическими росчерками виноградников. Из плотной зелени садов
торчали крыши, разлапистые пальмы и высокие столбы кипарисов - райский
уголок после московской дождливой осени. Сначала Хортов прошел поселок из
конца в конец, рассматривая дома, и на обратном пути двинулся уже
медленнее, по стороне, примыкающей садами к морю.
Старец Гедеон не знал ни адреса Пронского, ни его теперешнего имени
(а может, и знал, да сказать не успел), но дал два верных направления:
шрам от виска до горла и его лекарское занятие. Дома, как и везде на юге,
были кирпичные, разнокалиберные, опутанные виноградниками и прилепленные
друг к другу. И почти всюду высокие каменные заборы с маленькими, чаще
всего стальными калитками. Хортов постучал в одну, другую, но в ответ лишь
лаяли собаки и на улице никого - послеобеденное время, жаркое солнце,
тихий час... Наконец, достучался, но пожилая татарка не захотела
разговаривать, сказала, не понимает. Тогда он свернул в проезд к морю, где
трое парней выкладывали из бетонных блоков пристройку к домику.
- Я ищу лекаря, - сказал Андрей. - В возрасте... Массажи делает. У
него еще шрам на щеке.
Парень, что мешал раствор в железном корыте, разогнул спину, оперся
на лопату.
- Лекарь?.. Не знаю.
- Да Мавр, наверное, если шрам, - отозвался со стены другой.