Однако в
Новокузнецке его сняли с поезда, отвели в детский приемник и несколько
суток подряд добивались, кто он и где родители. Так ничего и не добившись,
хотели уже отправить в детдом, но тут пришла ориентировка на него с
фотографией и описанием примет.
По возвращении домой родители взялись за воспитание Андрея.
- Главное, чтобы не было ни секунды свободного времени! - твердил
отец, теперь уже тут наказанный командирами за плохое воспитание сына. -
Гонять до седьмого пота! И полный контроль от подъема до отбоя.
В девять лет мать конвоировала его по утрам в школу, отец забирал в
обед, приводил в казарму и воспитывал в солдатском духе. Он любил военную
службу, редко пил водку и нещадно гонял свой комендантский взвод. Срочники
его ненавидели, а "партизаны" несколько раз пробовали устроить темную,
однако получали сами, поскольку отец всю жизнь тренировал волю и тело,
бегал кроссы, самостоятельно занимался боксом и самбо. Там же, в Итатке,
он выбил однажды все передние зубы нападавшему "партизану" и по его жалобе
был разжалован еще раз, теперь в младшие лейтенанты.
Через шесть дней родительской муштры Андрей попал в Томскую
психоневрологическую больницу с диагнозом "детский суицид": на глазах у
солдат выпрыгнул на асфальтовый плац с третьего этажа головой вниз, но
даже царапины не получил. Потом очевидцы говорили, что он летел очень
медленно, как на парашюте, и перед землей перевернулся, чтоб встать на
ноги, хотя сам Андрей точно помнил, что не делал этого. В больницу
запросили все тетрадки, дневники и рисунки, две недели изучали и выписали
домой. Врач объяснил родителям, что мальчик совершенно здоров, не по
возрасту развит, но постоянно находится в стрессовой ситуации из-за образа
жизни. И посоветовал отцу сменить место жительства и службу.
Скоро место и правда сменили. Отец так старался на службе, что снова
стал лейтенантом и его перевели в Ташкент, в часть, стоящую в черте
города. После попытки самоубийства он резко изменил отношение к сыну, не
стал таскать в казарму, но зато нагрузил сполна - записал Андрея в детскую
художественную и музыкальную школы и в секцию туризма - это чтобы
предвосхитить страсть к побегам. И дело пошло. Через год ему купили
настоящий мольберт со всеми художественными причиндалами, затем пианино и
походную амуницию вплоть до ледоруба. Он лазал по горам с ребятами и в
одиночку, рассматривал горизонт и слушал ветер в ущельях, но все для того,
чтобы потом нарисовать дерево с руками, медленно исчезающее из памяти. Он
не хотел и никогда не рисовал человека-воина, чувствуя сильнейший
внутренний запрет, - нельзя, чтобы все узнали! Это тайна, доверенная
только ему!
В последний раз в тринадцатилетнем возрасте Андрей изобразил его на
полотне маслом, но уже не в красных доспехах, а в натуральном виде, в
коричнево-серо-голубых тонах, какими видятся обычные в сознании
древнерусские воины, и лишь от рук исходило розовое свечение.
После этого он стал рисовать карандашом поезда, вокзалы, людей на
полустанках, железные дороги, расчерчивающие землю от горизонта до
горизонта - все то, что видел, когда сбегал из дома. Музыку забросил,
ледоруб подарил, и родители, удовлетворенные его художественным
пристрастием, потеряли бдительность.
В третий побег он пошел осенью, после того как подрался с узбеками на
детской площадке в соседнем дворе. Его били впятером, свалили на землю,
запинали и, думая, что убили, придавили сверху садовой скамейкой. Андрей
очухался к полуночи, прокрался в свою квартиру, умылся, переоделся, взял
складной нож и пошел искать обидчиков.