Стол был накрыт в столовой, отделанной старым красным деревом и лишь
слегка подреставрированной. Размах чувствовался в количестве спиртного и
еще, как выяснилось, в фарфоровой супнице, полной борща. В остальном все
шибало немецким порядком и скромностью - приборы стояли на две персоны.
Автор всего этого, старая немка фрау Шнайдер, задержалась лишь на минуту,
чтобы познакомиться с мужем госпожи, и тут же исчезла.
- Буду обслуживать сама, мой господин, - с восточной покорностью
сказала Барбара и, прежде чем посадить за стол, отвела в ванную и
проследила, чтоб вымыл руки.
Хортов вспомнил старое и сразу же заскучал. Пока у них развивался
военно-полевой роман, все казалось прекрасно и впереди виделся свет.
Увидев ее впервые на встрече с немецкой молодежью, он будто окунулся в
свою раннюю юность, во время, прожитое на реке Ура. Барбара невероятно
походила на ту девочку, что была в сказке о мертвой царевне и семи
богатырях. Он боялся спросить ее об этом, не желая разрушать впечатления,
и все время откладывал на будущее - потом когда-нибудь он обязательно
спросит, а сейчас пусть будет так, как есть.
Обновление всего окружающего было потрясающим: любимая женщина,
смешно картавящая русские слова - и удивительно знакомая, будто выросли
вместе, и одновременно непознанная, воистину, - заморское чудо. А еще
порядочная, аккуратная, обязательная и чопорная страна с неведомым образом
жизни.
И это случилось, когда в своем государстве начинался вселенский хаос,
крайняя нищета, беспросветная дикость, воровство и растащиловка, сравнимая
разве что с набегом кочевников. Все это на фоне страшного, нетерпимого
унижения личности, когда человеку с утра до вечера говорят - ты сын подлой
страны, империи зла, ты необразованное, неразвитое чудовище, ты пес,
питающийся с помойки, но лижущий руку хозяина.
Но даже при таком раскладе Андрей не собирался оставаться в Германии,
хотя имел полную возможность, и задержался лишь на полгода, чтобы
закончить последний курс и получить диплом.
Впрочем, нет, мысль такая была, но немного раньше, и, скорее,
выглядела как зависть - умеют же люди жить!
Шести месяцев хватило, чтоб он по горло наелся западной цивилизации.
Все было чужое, приторно-сладкое и отвратительное, отовсюду сквозила не
менее потрясающая нелюбовь человека к человеку, каждый жил в собственной
оболочке и наплевать, что творится рядом. Пусть хоть убивают - не твое
дело, не твои проблемы.
Но самым неприемлемым оказалось другое: Хортов наконец-то своими
глазами разглядел гибельные пороки того, чем еще пугали в школе, -
общество потребления. Здесь жили для того, чтобы пожирать. Страна, да и
вся Европа, напоминала огромную кухню, где сначала стряпали, а потом ели,
и ели для того, чтобы снова стряпать. И такое устройство жизни называлось
цивилизацией!
И ладно! И это при желании можно было одолеть, смириться, к тому же
передовая мысль уверяла, что такая участь ждет все безбожное человечество
- жить во имя потребления. В загробную жизнь уже никто не верил. Свыкся бы
и с таким положением, если бы резко не испортились отношения с Барбарой. С
прежним комсомольским задором она бросилась восстанавливать капитализм в
Восточной Германии и больше ничего не хотела знать, кроме своего бизнеса.
Им не о чем стало говорить. Да здесь это было не принято...
Сейчас они сидели за столом, уткнувшись в свои миски, и будто все
вернулось назад. Новым показалось то обстоятельство, что Барбара
обслуживала его - подливала, подкладывала, убирала использованные тарелки
и вилки.