Гл.7 Утренний кофе
Альбина Вадимовна лежала в кровати, мечтала о кофе и вспоминала вчерашнее. Как хохочущие, они прощались на автобусной остановке. Как от смеха она никак не могла влезть в автобус. Как долго ещё улыбалась, до самой своей остановки. Даже пассажиры, глядя на неё, улыбались себе: вот ведь хорошо бабе. Потом ехала в лифте и нагло пялилась на себя в зеркало (лифт был с зеркалом и свет не очень ярким) и строила ему рожи.
«Дура, ещё рожи строила», – неожиданно осудила себя Альбина Вадимовна.
Как, зайдя домой, долго ещё остывала от триумфа. А триумф был, ведь цыганочка – её конёк.
«А я ведь блистала… – снова подумала Альбина Вадимовна, – Как когда-то… Господи, как хочется кофе, надо вставать».
Но легко сказать – вставать. Голова тяжёлая, как с серьёзного похмелья, глаза заплывшие, трудно открываемые. Но похмелье было не от двух рюмок коньяка. Просто за триумф надо платить. За него она платила всегда, и вчера не было исключением. Потому что эйфория, это такое состояние, которое склонно переходить в свою противоположность, по крайней мере в её случае.
Поначалу возбуждённый, далёкий от реальности, мозг Альбины Вадимовны подбрасывал ей вполне оптимистические, хотя и расплывчатые образы красивой, всё ещё молодой, чуть-чуть только в возрасте, женщины. Образы проплывали, конечно, в её зеркалах. Она даже движения танцевальные – «очи чёрные» – в них проделывала. Но вспомнила некстати, как не смогла встать там, на площадке, как чуть не опозорилась. И опозорилась бы, если бы не Света. Почему-то на этот раз смешно не показалось. Нет, показалось смешно… а ещё глупо: старая дура, а туда же.
«Точно, дура!» – и сейчас согласилась с собой вчерашней Альбина Вадимовна.
«Всё, это внутренний голос заныл», – сказал ей внутренний голос вчера. И надо же было именно в этот момент Альбине проходить мимо коридорного зеркала. Уже не особо желая этого, машинально, она заглянула в него. И… остолбенела, настолько разительно быстрой была перемена. Как будто пелена спала, и образ проступил отчётливо, со всеми своими мелкими морщинками, вдруг проявившимися сквозь осыпавшуюся пудру, немолодым телом, (костюм-то сними уже), и уставшей душой.
Но ужас был не в этом. А в том, что она увидела, почему это произошло. В самый первый момент, когда она только обратила взгляд на стекло, в течение малого мгновения, она видела себя всё-таки прежней. Но уже в следующий миг случилось что-то непостижимое. У неё на глазах образ, который она так трудно, так упорно создавала сегодня, раздвоился, и из него, цельного, вышла та самая, молодая, всё ещё сильная, бальзаковского возраста, и… не оглядываясь, пошла вдаль зазеркалья. А потухшая, полупрозрачная, как промокашка, чёрно-белая, седая и уставшая, осталась.
Потрясённая Альбина Вадимовна, качаясь и держась за стены, тихо проползла в спальню. Но и там её ждало испытание. Уходя, она забыла выключить бра над венецианским чудом. И оно горело целый день, горело и сейчас. Но даже оно, венецианское, милосердное, сейчас не захотело ей солгать. Альбина Вадимовна выпрямилась, долго скорбно всматривалась в бесцветный образ, маячивший в стекле, потом произнесла почему-то вслух, серым дребезжащим голосом: