Какие всё-таки у нас дочки! Я смотрел на них и понимал, что они не будут такими, как он. Не знаю, почему, но я это видел. Они немного посидели со взрослыми и быстро убежали. А я ему что-то пытался про воспитание… Эх, да было бы кому… А на прощание я дочек обнял и поцеловал. Когда я коснулся руки Машеньки, я думал, сейчас взорвётся и мозг, и душа и весь мир! И Василиса… в прежней жизни ее не было, совсем. Но я прижал её к себе и услышал, как бьётся сердечко. Родное-родное. Частичка меня. И тебя.
Знаешь, за что бы я отдал все на свете самые интересные фильмы и вообще всё, что в кино, по телевизору и в игровой приставке? За то, чтобы хотя бы десятую часто этого времени, на развлекуху потраченного, просто гулять в парке. Семьёй. Аня, дочки – они ведь всегда были так близко, а мы с тобой были от них слишком далеко. Мыслями и душой мы слишком часто были не с ними.
Больше я к ним не ездил. Хотя, завтра меня отвезут посмотреть на них из машины. Я попросился в последний раз их увидать.
И вот ещё. Знаешь, какая мысль была первая, когда я понял, что меня «разбудили» через десять лет? Как на этом срубить бабла и как бы тот прежний Коля мне конкуренцию не составил. Не знаю, когда и с какой мыслью «проснулся» ты. А знаешь, что бы первое я спросил сейчас? Живы ли мама и папа.
Я был на их могиле. Они вместе. Если бы «проснуться» на полгода раньше, я бы успел застать маму и с ней поговорить… И ещё раз услышать её, услышать, что она скажет. Хотя, нет, слова-то помню. Только вот смысл приходит лишь сейчас.
Чувствуешь, как изъясняться стал? Скажи, не как раньше! Это польза литературы. Хочется поставить смайлик, но культура не позволяет)))
И ещё одна моя надежда – это ты. Проживи так, чтобы у нас с тобой были потомки, и чтобы они тобой гордились. И чтобы мы гордились ими.
Когда уже обратно в клинику возвращался, песня по радио была. «Ромео и Джульетта» Галанина. Послушай… Может, поймёшь что… Меня зацепило. А может быть, ещё успеешь их застать.
Удачи!
Коля»
И ещё в конверт была вложена фотография. Семья.
Он плакал. Лежал и плакал. В подушку, в рукав, уткнувшись в стену. Пытался вспомнить лица, прикосновения, запахи, жесты, слова. Самые-самые мелкие детали. Вспоминалось легко, потому что было совсем недавно. И накатывала новая волна, и он опять плакал. Беззвучно, лишь непроизвольно дёргая плечами.
Уже когда солнце начало клониться к горизонту, в комнату вошёл профессор. Без стука, только скрипнула половица. Вошёл, снял очки и серьёзно посмотрел на Колю.
– Прочитал? Переживи сегодняшний день, Коля. У тебя новая жизнь. И ещё один шанс прожить её достойно.
– Спасибо… тебе… сказать?.. – сквозь всхлипывания в три приёма сумел проговорить Коля. – Вершитель судеб хренов!
– За шанс? Это уж тебе решать. До завтра.
И вышел.
И Колю мысли совсем унесли, и время остановилось, и дальше всё было как в забытьи…
… как на дне рождения у Андрюхи познакомились с Анькой, как с родителями ходил в цирк и обляпался мороженым, как в сервисе чуть машина с подъёмника не грохнулась, как Машку на шее катал, а она его описала, как зимой в школе железный забор лизнул, как папа ушёл из дома, а потом вернулся, как Машка, визжа, на санках каталась с горки, как умерла бабушка, как в садик пришёл с новой машинкой, как родители «отмазывали» от армии, а он понтовался, мол, пойду послужу, как на первой работе спёр коробку шурупов, а его поймали, как первый раз курил за школой и закашлялся, как неумело объяснялся Аньке в любви и как, если приходил не поздно, кричал с порога: «Эй, ребёнок, а ну марш отца встречать!», и как приходил поздно, и как непростительно часто это делал, и как папа отходил его ремнём за разбитую дверцу серванта, и мамины пироги, и папин шашлык, который сам так и не научился готовить…
… и он, опять переживая уже оставшуюся позади жизнь до мельчайших, почти забытых деталей, изо всех сил цеплялся за прошлое.
Очнулся он, когда на улице уже было темно. Стояла глубокая ночь. Небо было ясным, мерцали звёзды. Скрипнула уже почти родная половица, дверь открылась, и в проёме возник знакомый силуэт. Уже привычный взмах каре… Привычный и такой… долгожданный? В руках у Милены было что-то массивное, но Коля не разглядел, что именно. И как будто чашки позвякивали.
– Уже, конечно, за полночь немного, – почти шёпотом проговорила девушка, – но я подумала… Может, согласишься чаю со мной попить? Мы тут с Фёдором Пекиновичем плюшек тебе напекли. Быстренько как смогли… Хотя, на ночь вредно, конечно… Можно войти?
Коля сел на кровати и опять заплакал. Но сейчас плакать было легко.
* * *
Пафосные рестораны Иннокентий Аристархович не любил. Был когда-то давно в жизни период, когда появились первые настоящие деньги, которые открыли жизнь с неизвестной доселе и даже где-то неожиданно приятной стороны. Но интерес к роскошному антуражу так и не появился. Нет, вкусно поесть профессор был отнюдь не дурак, но по возможности старался столоваться тем, что готовили его повара, коих было три – дома в Москве, на даче в Истре и в НИИ.
А уж как место для деловой беседы рестораны он вовсе не рассматривал, если только не был вынужден. Но и в родной, а впоследствии собственный, НИИ он абы кого приглашать не любил, предпочитая выбираться для встреч в офисы собеседников.
Со временем, когда необходимость в офисах постепенно стала сходить к нынешнему небольшому уровню, и офисов как таковых становилось всё меньше, а ресторанов всё больше, последние заполнили нишу, предлагая клиентам бизнес-помещения. Появились разнообразные «переговорные» практически на любой кошелёк, и в конкурентной борьбе победили те, что предоставляли не только столы и стулья в четырёх стенах, но и какой-нибудь перекус или ещё что-нибудь дополнительное. Появились «тематические» места для делового общения: курительные, бильярдные, или, например, совмещённые с бассейнами. Однако особой репутацией пользовались и самую высокую цену выставляли те, которые гарантировали от прослушивания.
Впрочем, был один ресторанчик, который Иннокентий Аристархович любил. «Леся». Он принадлежал украинской семье, столиков там насчитывалось пять, и кухня была домашняя, из настоящей печи. Но об этом мало кто знал.
Виталий Вениаминович Пожарский и Марат Генрихович Гутман, крупные российские бизнесмены, о маленьком пристрастии нобелевского лауреата не ведали, а вот о его лёгкой антипатии к роскошным ресторанам им было известно вполне, поэтому они предложили встретиться в «Сити-Клубе» – хорошем месте для деловых встреч в «Москва-Сити». Непонятно почему Иннокентий Аристархович любил этот островок архитектуры вековой давности, и с причудами старика приходилось считаться.
С обоими предпринимателями профессор был знаком, встречались на мероприятиях, но близко не сошлись.
Встретились в пять пополудни. Комната для деловых бесед была одной из лучших в «Сити» – на высоком этаже, с видом на реку, на Дом Правительства и парк на противоположном берегу.
Немного поговорили о неважном, но к делу перешли быстро, как только подали чай.
Пожарский, статный мужчина с окладистой бородой, в простом костюме без галстука, уверенно, несуетливо взял в руки чашку с блюдцем, немного отпил и важно кивнул, одобрив тонкий вкус. Затем изрёк:
– Очень высоко мой отдел перспективных проектов оценил ваши последние работы по ментальному управлению. Изрядно были впечатлены, – у Пожарского был глубокий проникновенный баритон, и говорил он степенно, придавая каждому слову особый вес.
Иннокентий Аристархович склонил голову, обозначая благодарность за высокую оценку и её приятие, весело сверкнул стёклами очков, но ничего не сказал, продолжил слушать.
– Вот мы и подумали… Вы же нас, предпринимателей знаете, – Пожарский сделал ещё глоток и лукаво улыбнулся сквозь бороду. – Мы ж из всего пытаемся выгоду извлечь. Уж не обессудьте…