Александра проснулась в четыре часа утра. Она села на кровати, сообразив, что вчера даже не расстелила ее и не разделась, и чувствовала себя другим человеком, отдохнувшим и смертельно уставшим одновременно. Горечь уступила место печали. Боль потери исказила вчера ее восприятие, слишком все это оказалось неожиданно. Но сегодня она чувствовала, что начался другой этап в ее жизни, более осознанный.
Ей стало безмерно жаль времени, когда она смущалась подойти к Дениэлу, поговорить с ним. Это так глупо – бояться исполнения своей мечты, вместо решительных слов и действий писать какие-то дурацкие письма Санта-Клаусу и ждать милости от случая. Ведь в один день можно потерять все возможности, которыми хочешь воспользоваться, но всегда откладываешь на потом.
Если бы сейчас Дениэл снова оказался рядом, Алекса бы ни за что больше не стала заниматься подобной чепухой! Она любыми путями дала бы ему понять, насколько он ей дорог, даже если бы об этом пришлось сказать напрямую. Выглядеть глупо или поссориться с мамой казалось теперь крайне низкой платой за искренность. Ах, до чего же бестолковой маленькой девчонкой она была еще вчера!
Было мучительно больно вспоминать его лицо, и она решила пока этого не делать.
Взгляд упал на рисование на столе. Она вошла в кладовку и в полутьме утреннего света, едва пробивающегося в ее подсобную комнату, стала разглядывать портреты, которые она воспроизводила много лет. Слезы снова подступили к глазам и она, смахнув их, решилась. Алекса вышла из каморки и уверенными движениями собрала по комнате все краски, кисти и листы, после чего унесла их в кладовку, плотно закрыв дверь в болезненное прошлое.
Покопавшись на столе, она нашла Его резюме. Теперь при наличии мобильного телефона можно было и позвонить приятелю, спросить, как у него дела, отчитать, что не попрощался. Но бередить раны пока не хотелось. Нужно было успокоиться и отпустить ситуацию. Все равно уже было поздно что-либо менять, он уехал. Листки отправились в ящик стола, а сама Алекса подошла к зеркальному шкафу.
Из отражения на нее смотрела за ночь повзрослевшая девушка. Слишком повзрослевшая. Она смотрела из зазеркалья на Алексу серьезными карими глазами, наполненными болью, с небольшими темными кругами под ними и слегка припухшими веками, выдававшими ее вчерашние слезы.
Подумав хорошенько, она сообразила, что может ей помочь сегодня. Алекса решила отправиться на пробежку. Она не занималась этим уже пару лет, с тех пор, как энергию для творчества ей стали давать мысли и занятия, общение с Дениэлом и родителями. Жизнь была наполненной, и тело не требовало движения. Но сегодня она ощутила себя в вакууме, в пустоте. Нужно было чистить разум агрессивными методами, другие уже не работали.
В шкафу по ее памяти не было подходящей одежды, но тут-то она и вспомнила о сером трикотажном костюме, кофту от которого так невзлюбила мама однажды. Девушка натянула непривычный наряд, пообещав себе решить одежный вопрос в ближайшее время, и вышла из дверей поместья, едва сработал замок сигнализации.
Пять утра.
Она обошла крыло здания и остановилась в предрассветном утреннем сумраке возле шезлонгов. Бассейн вспотел под пластиковым покрытием крупными каплями. На востоке небо едва начинало зеленеть от попыток солнца вставать, но оно не сильно спешило, предпочитая поваляться подольше под синим одеялом ночного покрова. Справа от девушки чернел зев открытого гаража, но туда было больно взглянуть даже мельком, поэтому она и не стала.
Алекса отважилась побежать, нарушая шорохом подошв звенящую тишину, прорезать которую не осмеливались пока даже птицы. Но спустя пару сотен ярдов, она, разогреваясь и набираясь смелости, бежала уже в полную силу, срывая дыхание. Иногда бег был на исходе возможностей, он прерывался на передышки, и снова рывком продолжался, вытряхивая душу из новоявленной спортсменки. Такой рваный ритм заставлял Алексу чувствовать себя живой, целой.
Задыхаясь, она пронеслась по дорожкам палисадника навстречу зеленым кустарникам, обежала несколько раз все клумбы и деревья, навестив свой любимый жасмин, который пока еще даже не собирался цвести. Напитавшись природой, она снова почувствовала в себе силы жить. По крайней мере, попробовать начать. Шатаясь от усталости и тяжело дыша, она побрела к себе в комнату.
Горячий душ смыл боль лишь наполовину. Алекса долго-долго стояла в ванной, подставив раскаленным струям лицо, пока от кипятка не стало противно. Все лучше физическая боль, чем душевная.
Девушка вышла в комнату и уселась на кровать, завернутая в полотенце. Что дальше? Каждая мысль, каждый шаг давались с трудом, словно реальность потеряла для нее всякий смысл. Впрочем, так оно и было. Алекса не могла толком сформулировать, для чего она есть. Дальше завтрака с отцом она даже смотреть не могла, потому что изо рта вырывался стон отчаяния лишь от одной мысли, что дальше нужно как-то коротать однотипные дни. Один за другим. Без него.
Знакомым скрипом дверной ручки отец обозначил, что пора напоить его какао. Страдалица, тяжело вздохнув, поднялась с кровати и направилась к шкафу на поиски одежды.
10
Дениэл проснулся в четыре утра с ярким ощущением беспокойства. Будто что-то важное сейчас происходило рядом с ним, на что он мог повлиять, но это оставалось вне доступа его осознания. Он смотрел в потолок, прогоняя из сердца активирующую все внутренние резервы утреннюю тревогу, и долго не мог понять, где находится. Плакаты рок-групп девяностых годов на стенах напомнили ему, что он лежит в комнате Марка Фишера. Ноги не помещались на кровати родом из детства и свешивались за ее пределами, хорошо, что спинки не имелось.
Вот так режим! Может, из-за свежего воздуха?
Он хотел было уже снова погрузиться в сон, но услышал, что внизу проснулся кто-то из Фишеров. На кухне шумела вода, гремела посуда, и Дениэл решил начать день раньше обычного, не зря же его подбросило в такое время.
Он спустился вниз, ступая на то самое серо-коричневое ковровое покрытие, по которому они с Марком в детстве запускали машины, а те запутывались колесами в тогда еще новом ворсе. Помнится, это безмерно злило друзей.
Марта колдовала на кухне. Она ставила в духовку поднос с очень аккуратными, выложенными в идеальном порядке рождественскими пряничками, несмотря на начало весны на календаре. Огромное окно кухни снова все было покрыто мелкими каплями. Погода который день оплакивала тщетность человеческого существования.
– Доброе утро, миссис Фишер! – Поприветствовал раннюю пташку гость. – Могу я Вам помочь чем-нибудь?
– Ах, Дениэл! Я чуть-чуть не успела с печеньем, ты так рано встал, – засуетилась она, ставя на газовую плиту чайник со свистком. – Присаживайся, Колин сейчас к нам присоединится. Он хотел поработать в саду до того, как уйти в школу. Если бы ты ему помог, это было бы очень кстати.
Дениэл был совсем не против физического труда, все лучше, чем гонять безумные мысли в голове, о чем и сообщил доброй женщине.
Вскоре в воздухе начал расцветать запах пряной выпечки, а когда засвистел чайник, молодой мужчина налил себе кружку травяного чая и сел за стол. Утреннее беспокойство все еще не покидало его, оставаясь тяжелым налетом в душе.
Пять утра.
Не попробовав и кусочка стряпни хозяйки, он вызвался в сад, в надежде, что работа позволит ему забыться. Мужчины вышли на задний двор, покрытый сизой сумеречной дымкой, не обращая внимания на моросящий сверху дождь.
Привычное цветочное безумие, укрывающее летом хозяйство миссис Фишер разноцветным ковром, по весне выглядело весьма убого. То, что раньше было лилейниками и гортензиями, торчало в небо голыми бурыми палками. Розовые кусты осыпали половину своих коричневатых листьев к ногам, а на месте армии тюльпанов и нарциссов чернела пустая земля. И только тощие зачатки кустиков хосты и листьев люпинов пытались поддерживать жизнь в этой серой мгле.