Они снова налили, выпили, закусили морской капустой и вышли на балкон покурить. Леха достал остатки своего «Космоса» и протянул приятелю.
– Что? Как можно, запасной лейтенант? После уиски нужно курить сигару. Ну, или в крайнем случае… Принеси-ка мой кейс. – Леха сбегал за дипломатом, Эдуард достал из него пачку «Мальборо». – В крайнем случае… Пятерка. Берешь?
– А давай, – махнул Леха рукой. – Гулять так гулять.
Они закурили. Несмотря на десять вечера, было еще довольно светло. Пустырь, простирающийся под их балконом, как ему и положено, был пуст. Ограничивающая его с правой стороны улица, застроенная деревянными одноэтажными домишками, тоже пустовала, лишь на крыльце продовольственного магазина спал какой-то субъект, да неподалеку от него на заасфальтированной площадке под зажегшимся уже фонарем суетилась собачья свадьба. Обязанности жениха в описываемый момент исполнял Арчибальд, которому для соития с гораздо более высокой невестой пришлось забраться на обломки валявшейся там же бетонной балки. И то, чтобы доставать, нужно было передними лапами подтягиваться, а задними подпрыгивать. Это давалось ему с трудом, что в подробностях отражалось на его сосредоточенной морде. С пониманием относясь к его проблеме, партнерша стояла смирно. Остальные же претенденты нетерпеливо бегали вокруг и, дожидаясь своей очереди внести свой материал в генофонд популяции местных дворовых псов, возбужденно лаяли.
– Ты, кстати, Веру обещал пригласить, – вспомнил Леха.
– А… точно. – Эдуард, недолго думая, высунулся за перила и, сделав руки рупором, закричал куда-то вверх: – Вера… Вера Евгеньевна, у вас соли нет случайно?
Ответа не последовало.
– Ве-ера Евге-е-еньевна-а-а-а, со-о-оли у вас нету? – нестройным хором повторили они призыв уже вместе.
– Гандон штопаный вам не надо, козлы? – отреагировал один отзывчивый сосед.
– В жопу соли щас врежу, если не заткнетесь, – другой.
А Вера Евгеньевна признаков жизни не подала.
– Нет ее дома. Малофеев до понедельника в командировке, так, видать, бродит где-то, – махнул рукой Эдуард.
– Давай сходим, в дверь позвоним… – не унимались в Лехином организме разбуженные Арчибальдом инстинкты.
– Да погоди, попозже сходим. А сейчас разговор у меня к тебе есть. Серьезный.
– Серьезный… – Леха щелчком отправил чинарик далеко в кусты. – Давай… Ненадолго, надеюсь. – И прошел на свое место.
Эдуард тоже, закрыв за собой дверь. Что при стоящей на улице жаре выглядело интригующе. Они выпили еще по порции, и он начал:
– Уезжаю я, чувак.
– Куда?
– В Америку.
Приятель, жевавший в это время капусту и прикидывавший в уме, какого цвета могли бы быть волосы у Веры в промежности, после такого ответа подавился и закашлялся.
– Куда, куда?
– Ты глухой, что ли? В Америку. За бугор.
– Чего вдруг? Надолго?..
– Навсегда.
– Ух ты!
Леха сверлил взглядом голову друга и старался понять, шутит тот или серьезно. До этого они много раз говорили на эту тему. Вернее говорил в основном Эдуард, а он слушал. Тот спал и видел, как покинет страну-тюрьму и заживет в свободном мире. Но всегда это было в сослагательном наклонении, всегда лишь намерения, и вот сегодня они превратились во что-то конкретное. И на этот раз, похоже, все было взаправду. Эдуард в свою очередь тоже смотрел на товарища не отрываясь, словно пытаясь прочитать его мысли.
– Хочешь со мной? – спросил он.
– Конечно, – без малейшего раздумья ответил тот.
И это было странно. Сам Леха к своей стране никаких особенных претензий вроде бы не имел и в их спорах с приятелем-антисоветчиком всегда держал ее сторону. Ну, подумаешь, пиво разведенное и жрать нечего, телевизоры черно-белые и всего две программы по ним. Зато здесь все друзья, родственники и все равны в своей бедности. А у них там империалистические хищники безжалостно эксплуатируют трудящихся, и у тех поэтому нет никакой уверенности в завтрашнем дне. Его железобетонные аргументы были почерпнуты из телевизора и институтских лекций по научному коммунизму, а Эдуардовы эфемерные непроверенные – из подпольных радиопередач, десидентских разговоров и ярких западных журналов. И вот как-то так получилось, что при конкретном испытании первые мигом потерпели позорное поражение.
Эдуард был сам удивлен. Он думал, придется уламывать патриотичного приятеля, а тот вдруг раз – и без всяких согласился.
– Хорошо подумал, отставной лейтенант? Сразу предупреждаю: обратной дороги не будет.
– Подумал. Давай рассказывай, что там у тебя. Потом еще подумаю, – включил Леха крестьянскую осторожность.
Эдуард секунд пять жег его испытующим взглядом, потом попросил:
– Достань тогда сьюткэйс6 из-под кровати.
Леха встал на четвереньки, пошарил рукой в щели между кроватью и полом и, нащупав там железную ручку, вытянул за нее новенький чемодан.
– Открой.
Отцепил щеколды и открыл. Внутри лежал какой-то сверток.
– Что это?
– Положи на кровать.
Положил.
– Кейс спрячь.
Леха метким пинком вернул чемодан на место. Эдуард встал с кресла, подошел и принялся аккуратно снимать газеты. Под ними оказался рулон. Он раскатал его по покрывалу, поднял лист кальки, защищающий верхнее полотно, и спросил, лукаво улыбаясь:
– Что видишь, чувак?
– Красотищу, – глянув мельком, оценил промдизайнер.
– А точнее…
– Ну… Пожар на птицефабрике.
Произведение и в самом деле поражало необычными сочетаниями цветов. Леха провел по нему пальцем:
– Ты, что ли, намалевал?
– Кандинский, деревня!
– Да ну? То-то, гляжу, что-то знакомое. Сам, что ли?
– Сам, своей собственной рукой.
– Да ну тебя… – Леха потянулся к бутылке, налить.
– Бля… И чему только вас в вашем институте учат?
– Да, согласен. Ничему. История искусств – две пары в неделю и то только три семестра была. А так в основном политэкономия и научный коммунизм разный.
– То-то и видно… Ну да ладно, это, в конце концов, неважно.
И Эдуард подробно рассказал приятелю все про отца и про музей. Леха, рассеянно листая полотна, слушал, не перебивал.
– И так, – подытожил оратор, – в этой куче шесть произведений великих авангардистов. Все подлинники. Каждая лимон долларов стоит. Они принадлежали государству, которое сломало жизнь моего отца. Его талантом могли бы быть сотворены шедевры не хуже. Поэтому я как наследник считаю себя вправе забрать их себе как компенсацию… Часть компенсации за… Ну, ты понимаешь… Короче, вывозим за бугор – одна твоя.
4
– А одна – моя… – В проеме раскрытой в комнату двери стояла Вера – соседка.
– Чего?! – Лицо Эдуарда побледнело, он вскочил с кресла.
– Я тоже еду, и одна картина – моя. – Девушка шагнула в комнату и по-деловому села на кровать рядом с Лехой.
Пока Эдуард гневно вращал глазами, подбирая выражения, его товарищ радостно протянул соседке руку:
– Вера, привет. Ты как здесь?
– Сами на весь двор орали, меня позорили. Вот я и пришла, чтоб заткнулись. Звонок уже год не работает. Толкнула – дверь открылась. Прохожу, Эдька так интересно рассказывает. Заслушалась, мешать не стала, сам знаешь, как он всегда психует, когда его перебивают. – Она невинно улыбнулась и положила на столик два яблока и шоколадку в авоське. – Вот, соли вам принесла. Годится?
– Ты что, дверь не закрыл, ишак?! – набросился Эдуард на приятеля.
– От ишака слышу! – окрысился тот, в присутствии дамы мгновенно превратившись из покладистого оруженосца в гордого соперника. – Я-то при чем? Сам же последний заходил!
Эдуард был взбешен.
– Бля! – гневно бросился он в кресло.
«А я-то уж совсем ни в чем не виновато…» – обиженно проскрипело то, едва выдержав удар его острого зада.
– Вот ведь ты какой, Эдька! Сам все время звал: поехали да поехали. Что жизнь, мол, прожить надо Там, чтобы не было мучительно больно, и все такое. А как до дела дошло – в кусты, – перешла в наступление девушка, улыбаясь так обворожительно, что любой бы растаял. – Можно, кстати, посмотреть? – кивнула она на шедевры.