Да, возможно, выяснится, отчего ноют суставы. Зато следом вылезет острым ребром ещё вопрос: лекарство и лечение столь до̀роги, что… Увы, пенсии – в обрез. Потому предпочтительнее, не знать названия немочи. Только ворчать, или вовсе молча терпеть. Терпеть и всё то, что уже невозможно преодолеть, и тех негодяев наверху, которые вечно обещают, да забывают делать. Так что спасение остатков здоровья – абсолютно твоя проблема.
Именно по указанным причинам пенсионер ежедневно заряжался комплексом физических упражнений. Однако сегодня заниматься не хотелось. «Что за инертность появилась? – злился на себя. – И в теле, и в мыслях… Нет уже прежней лёгкости».
Вчера Ивана Васильевича доконала фраза по телевизору, где представитель Пенсионного фонда ласково разглагольствовал о «возрасте дожития» – мол, для пожилых наступают просто невыразимо прекрасные годы, когда можно получить истинное удовольствие. Хотя сей тип с чётким пробором, видимо, сам не шибко стремился достичь желанного возраста. И его лоснящаяся физиономия не оставляла сомнений: государство не оставит пенсионеров без заботы, точнее – без забот.
Размышления о неотвратимости приближающейся старости становились для Ивана Васильевича невыносимы. Он не считал себя ещё настолько дряхлым, но всё-таки… Жизнь-то прежняя, а ты вот изменяешься. И в твоём меню уже всегда есть таблетки на завтрак-обед-ужин. Среди ночи, в маете бессонницы, он отчётливо осознал единственную истину, к которой рано или поздно приходят все: бегаешь-суетишься, оставляя на потом что-то сделать, изменить, с кем-то встретиться, куда-то поехать, потом вдруг… «Ты понимаешь, – обратился он к сам к себе, – ничего уже больше не будет, НИЧЕГО. Сколько не рыпайся, ни с кем из друзей-приятелей не встретишься, ни в никакую заграницу не поедешь, коли не успел там побывать раньше. Много чего хочется, а в руках-ногах – немощь. Не поедешь даже за границы области. Почти как у классика: оставь надежду всяк туда – на пенсию – входящий». Панический страх внезапно до того заледенил нутро средь чёрной тьмы, что ни о чём больше уже не думалось. И суть – в отвратительной банальности, вопреки тому, чему детьми верили: жизнь бесконечна… Воистину многие лета̀ прибавляют многие печали.
Накануне Иван Васильевич поругался со своей благоверной. Пустяковый повод уже не помнился, зато обида на Ксению Викторовну по-прежнему свербила. Благо, что жена ушла с утра на работу, и они не будут вновь препираться. Она была чуть моложе его, и теперь из-за увеличения любимым государством стажа работы требовалось дополнительно отработать два года до законного отдыха. Коли она дотянет.
Иван Васильевич вздохнул, сел на краешек кровати. Чуть помедлив, встал. Шаркая ногами, поплёлся в ванную. Надо было сделать, как он иронично именовал сей процесс, «личный туалет»: умыться, побриться, почистить зубы. Пошарил языком по рту и опять загрустил: «Когда же я успел потерять половину зубов?». Улетели они куда-то вместе с возрастом. Сколько осталось этих годков-крох на ладони? Сие самая главная тайна для всех.
Взгляд скользнул за окно на лоджию с цветочными ящиками. Он приостановился: «Сначала полью цветы». Ну да, именно из-за них вчера разругался с женой, забыв напоить эту, вроде бы, бесполезную «зелень»: «Я же тебе сказал, лишняя трата воды!».
***
Он вышел на открытую лоджию. Было несколько прохладнее, чем обычно. Над районом вдалеке тянулась грустная мелодия, которая не прибавляла оптимизма.
Иван Васильевич взял маленькую лейку, принялся поливать петуньи и ещё какие-то безымянные цветочки, о названии которых не ведала даже благоверная. Глянул на улицу с одиннадцатого этажа. Повсюду виднелись белые рубашки и блузки.
– О! Да сегодня первое сентября, – осенило пенсионера. – Детишки возвращаются с торжественной линейки.
У торгово-развлекательного центра медленно вышагивала молодая семья: нарядная мама с пышной причёской, отец с ученическим рюкзачком на плече, рядом маленький сын в сером костюмчике, при галстучке. По другой стороне дороги не спеша брела группа старшеклассников. Им было не впервой отмечать нудный школьный праздник, их вид говорил: «Когда же кончится бесконечная канитель с учёбой?».
Иван Васильевич опять перевёл взгляд на ТРЦ. Окружающую действительность по-прежнему представлялась, как на картинах импрессионистов – сплошь разноцветные пятна! Лишь после волевого наведения резкости узрил: по тротуару шествовали две мамани с девчушками. Одна из родительниц – брюнетка с короткой причёской, в жёлтом платье, вторая – с длинными волосами и в голубом сарафане. Впереди шла, подпрыгивая, тройка первоклассниц с белыми бантами и разноцветными шариками в руках, на ногах – белые гольфы. Они щебетали о своих девчоночьих делах. Их головки, словно нежные бутоны, чуть покачивались. Они, конечно, делились впечатлениями о первом в жизни посещении школы. Ничто их больше не интересовало на свете! Особенно забавляла та, у которой мотались косички.
На душе у пенсионера посветлело. Сердце наполнилось умилением. Он тоже ходил в эту соседнюю школу. Пробормотал с тихой радостью:
– Жизнь продолжается. Вопреки всему.
Затем уже повторил про себя: «Жизнь продолжается. И подаёт надежду, что ещё находишься на её сцене, что пока жив, и уже от того будь счастлив, чтобы ни происходило. Да, жизнь ни в чём не виновата». Кстати, в конце недели должны перечислить денежки, с ними можно вздохнуть посвободнее. Как-никак заботится о нас неустанно правительство во главе с президентом! Ну, Бог с ними… Лишь бы хорошо было ребятишкам».
Пенсионер, как и все прочие, верил, что у этих милых созданий судьба сложится намного лучше. И пусть им хотя бы на годик-другой оставался бы неведом мир с войнами, кризисами, экологией; хотя ужасный ковид уже не позволял им учиться, как когда-то ему, тому маленькому, в далёкой дымке, мальчику.
Иван Васильевич уловил едва ощутимый запах беленьких цветов. Он принюхался, наклонившись. Они действительно источали приятный аромат каких-то тонких духов. «Если чувствую запах, значит, ещё не всё плохо, – приободрился пенсионер. – Значит, ещё встречу не одно первое сентября, и не один Новый год. Как говорит моя мама, будем жить до самой смерти. И надо бы позвонить Ксюше, сказать, что полил её цветочки».
Совесть
Посвящается доктору Н. С. Алимову
Он брёл по раскалённому плацу, держась обеими руками за живот. Его слегка мутило. Опять пришлось есть жирный борщ со свининой. Точнее, от свиньи там лишь кусочки сала; мясо до борща не добегало, вылавливаясь по пути сотрудниками зоны.
Зато сало без особого сожаления выделялось осужденным. И тут уж им не до жиру, быть бы живу! Жри, что дают. Даже если эта баланда тебе не по нутру. Чай, не курорт, а колония усиленного режима.
По иронии судьбы кликуха зека – Доктор. И три дня назад он перенёс сложную операцию на желудке.
Всё произошло столь неожиданно, что Доктора сильно обескуражила последняя круговерть событий. Умеет же судьба-злодейка так замотать, что не успеваешь понять, как и что с тобой произошло! Неделю до того Вячеслав ощущал себя вполне здоровым, и уже настраивался на близкое освобождение.
Он добивал проклятую десятку на зоне Красный Двор. Вдруг в конце весны колонию начали расформировывать. Она не зря имела весьма многозначительное название: в ней заправляли именно менты с подпевалами-осужденными из СВП (секции внутреннего правопорядка). Воры в законе сюда не поднимались, считая её сучьей, остальные блатные сохраняли более-менее терпимый для администрации нейтралитет.
Но всё-таки наверху решили, что нахождение исправительной колонии в центре города более, чем странно. И в конце 80-х её решили ликвидировать. Вячеслава Бойко с большинством зеков погнали по этапу под Камышин – в зону под названием Беленький.