– Кидать камни вообще плохая идея с самого начала была, тебе не кажется? – кранфур тронул побитые ноги девочки.
– Я знаю, но я не могла ничего сказать от злости. В этом дворе меня все и так считают деревней. И дружат со мной только некоторые мальчишки. Вон, Лёшка со мной постоянно проводит время.
Женя поджала губки и готовилась уже зарыдать. В зелёных глазках стояли слёзы, но девочка боялась моргнуть, чтобы капли не «развели мокроту» на крыше этого тёплого чердака.
– Так тебе обидно-то отчего было? От поведения деда, который никогда на тебя не кричал раньше, оттого что бабушка не смогла тебя защитить или оттого, что какой-то Димка обозвал «деревней»? – кранфур с видом профессора заложил лапки за спину и отошёл к дыре в крыше, через которую весело заглядывало вечернее солнышко.
– А я не знаю… Дед. не разобрался… Димка кидал и даже не смотрел… Всё вместе
– И всё же… – вопрос застыл в тёплом воздухе и давил на виски с такой силой, что хотелось кричать. Перед глазами снова стоял дед с его ремнём, за его спиной улыбающийся Димка с чёрным фингалом, испуганная бабушка и злющая, с страшным оскалом на лице, тучная мама Димки. Где-то в коридоре стоял Лёшка и лишь всхлипывал временами.
– Почему он не разобрался… – глаза уставились в пустоту, разделяющую её и кранфура. – Знаешь, у меня ощущение, будто всё раскололось надвое. Был тот дед, который вечером надевал очки, читал газету и рассказывал мне самые невероятные вещи из нашего мира. А тут вдруг р-р-раз и его нет. Он будто есть, но его нет. Был дед, к которому я хотела приходить на кухню, пока он рвёт газету и рассыпает табак, а теперь есть старый мужчина, с которым мне даже не хочется молчать в одной комнате. Как будто я что-то потеряла.
Слёз уже не было. Димка такой же дурачок, как и она, стал сразу хвататься за первое, что попало под руки. Его мама – всего лишь защищала того, кого любит слепо и без разбора. Лёшка не мог пойти против мамы и какого-никакого брата. А дед… этот мужчина в одночасье стал чужим и холодным. Ноум сидел рядом и готовился уже было заговорить о том, как люди переживают предательство, но глянув на облако мыслей вращающееся в головке его подруги, решил оставить этот разговор на будущее.
Сложности выбора
– Слушай, Ноум, почему выбирать всегда так трудно? Даже между картошкой с подливом и супом с галушками. Я выбираю всё вместе и не справляюсь с этим. Почему я не смогла выбрать только одно? – Ковыряя ложкой мягкий варёный лук в недоеденном пюре, прошептала сидящему рядом с ней пушистому другу Женька.
– Потому что пути назад не будет. – Ноум облизнул пальцы, после неудачной попытки подержать конфету без шуршащей обёртки.
– Так, я же могу отдать свой суп тёте прежде, чем начать есть! – лениво произнесла Женя.
– Так, получается, ты выберешь картошку тогда. – Непонимающе бросил взгляд на девочку чудик и резко сменил свой удивлённый вид на заинтересованность хрустальной вазочкой, стоя́щей недалеко от злополучной порции пюре. – А вообще, люди боятся делать выбор, потому что изменить ничего нельзя уже будет. Ты будто касаешься ручки двери, а вторая или даже несколько других превращаются в дым. А пока ты не выбрал, у тебя куча вариантов. Приятно же смотреть на все эти варианты и думать, что это всё может быть твоим.
– Но они же не твои…
– Правильно думаешь, Жень.
– А если выбрал не то? Ты же не сможешь вернуться и выбрать другое. Ну вот представь, стоят три двери. За одной я счастливая художница, у которой по всему миру выставки. Я постоянно путешествую и всё время улыбаюсь, но стоит это для меня, например, хороших друзей и близких рядом. А вот вторая дверь, где девочка, которую ты знаешь, стряпает вкусные пирожки, варит борщи и кормит кучу маленьких ребятишек. Она тоже счастливая – ей это нравится, она тоже улыбается. Но для этого есть своя плата – мечты о кистях и своих книгах остаются мечтами. – Женя вздохнула.
– А третья дверь – это попытка объединить предыдущие две? – захохотал кранфур.
– Нет. Третья дверь – это подъём в одно и то же время, зарплата каждый месяц. Всё понятно, всё удобно и по плану.
– Я так понимаю, ты бы не выбрала третью дверь, да?
– Не-а, – запихав последнюю ложку с картошкой в рот, промычала девочка. – Ноя тебе скажу больше, я бы не выбрал ни одну из этих дверей. Это большая и глубокая жизнь. Чем шире она у тебя – тем счастливее ты себя будешь чувствовать. Девочка с пирожками всегда может взять кисти и начать писать картины. Насколько ей захочется раскрыться в этом, настолько она и добьётся признания. А, может, откроет для себя, что это совсем не её путь. Ты всегда можешь выбрать что-то одно добавить другое. Или вообще решить, что кисти и картины надоели и посвятить себя семье.
Умение прощать – нелегкая задача
Безумная жара плавила чёрный асфальт. Собаки растекались под кустами акации и страдальческими глазами следили за женщинами, несущими сумки, содержимым которых забьют свои холодильники. Одни снова будут размораживать морозилки, потому что льда в них больше, чем съестного наполнения. Другие уже сегодня приготовят большой и вкусный ужин. Бабушка и дед были на работе, Татьяна снова где-то отсутствовала. Во дворе стояла необычная тишина. Женя провернула ключ с брелоком-лисёнком два раза против часовой стрелки, шустро пролетев семь ступенек, разделяющих её и духоту, побежала на ту улицу, к тому самому дому. Раскрасневшаяся, мокрая, она встала перед лестницей на чердак, чтобы дать привыкнуть к темноте глазам. Как только стали видны кривые перекладины лестницы, цепкие руки подняли запыхавшуюся девочку наверх. Под крышей было душнее, чем на улице. Тишина знойного дня давила на уши. Женя несколько раз сглотнула, чтобы убрать ощущение заложенности, но это не помогло…
Под крышей было тихо.
– Ноум? – с удивлением стала осматриваться девочка.
В дальнем углу раздался шорох.
– Иди сюда, – послышалось оттуда.
Женя шагнула в темноту и с удивлением обнаружила, то с каждым шагом становилось прохладнее и свежее.
– Вот тебе не сидится дома в жару, – возмущался кранфур
– Сиделось бы, если б дома было хотя бы свежо, – засмеялась девочка.
– Ну, на реку бы пошла, – продолжал предлагать Ноум.
– Мне запретили без взрослых, ты ж должен знать. Я сегодня быстро. Вечером мы поедем с ночёвкой на дачу, когда бабушка придёт.
– Вот как… – посмотрел на Женю чудик, – и о чём же ты хотела «быстро» поговорить?
Он выделил это слово с особой брезгливостью. Быстрые разговоры были не таким глубокими, и казались пушистому существу ненужными и не такими важными.
– Неужели существуют люди, которые не умеют просить прощения? – задала тему для болтовни девочка.
– О! И ты думаешь, это тема для «быстрого» разговора? – его глаза расширились так, что казалось, будто на его мордашке кроме них больше и нет ничего
– Ну… наверное. – спрятала зелёные глаза Женя.
– Да, ты встретишь на своём пути не одного человека, от которого никогда не услышишь «прости». Они не умеют это делать… Не страшно, потому что ты почувствуешь, что они неправы и понимают это. Страшнее, когда люди не умеют прощать…
– Я, наверное, не умею прощать, – нахмурилась девочка.
– Ну да.
– И это, правда, ужасно?
– Очень.
– Чем же это страшно? Это ж, наоборот, должно быть хорошо – человек, сделавший что-то плохое мне, исчезнет, и я не буду на него отвлекаться, – довольно замахала руками Женя.
– А что внутри останется? У тебя внутри. Не у человека. А если он случайно сделал плохо? Не намеревался, но так вышло. А теперь представь. Вот разозлилась ты на Димку, обиделась на Лёшку, презрительно относишься к маме их. И всё это помнишь долго. Даже постоянно, – Ноум хитро глянул на Женьку, – А через десять лет они забудут о тебе. Навсегда. Вообще! А ты будешь помнить, потому что не простила, сохранила. Тебе оно надо? Таскать за собой такие тяжести.