Внезапно я обратил внимание, что мрак перед глазами стал проясняться. Я начал видеть всё, что было вокруг меня. Сквозь закрытые веки. В темноте. Все предметы, находившиеся в комнате, окружало еле заметное сияние. Когда я, не прекращая практики, переносил внимание на какую-нибудь вещь, она начинала фосфоресцировать чуть ярче.
На этом чудеса не закончились. Вскоре, напротив моего лица, на уровне глаз, в воздухе появилась светлая точка. Она начала постепенно увеличиваться, пока не стала похожа на маленькую светящуюся галактику, которая медленно вращалась по часовой стрелке. И вдруг края «галактики» быстро разошлись в стороны и оттуда, из соседнего пространства, на меня глянул огромный Глаз.
Тёмный глубокий зрачок в обрамлении тяжёлых зеленоватых век, склера слегка с желтизной. Возникло любопытное ощущение: чем внимательнее я вглядывался в этот Глаз, тем внимательнее он вглядывался в меня…
Обжигающий пучок энергии, жужжа и вращаясь, стал медленно приближаться ко мне, целя в межбровье. Он исходил от Глаза и был абсолютно безжалостен. Внезапно стало совершенно ясно: ещё мгновение и мне кранты.
Есть такая защитная молитва «Да воскреснет Бог» – её я мысленно не произнёс, а буквально проорал, не размыкая губ.
Сначала медленно отступил горячий пучок энергии. Затем Глаз потускнел, уменьшился. Пространство вокруг него сжалось, превратившись в маленькую светящуюся «галактику». Она покружилась немного, свернулась в точку и пропала без следа.
Расплылись, померкли очертания предметов в комнате. Способность видеть сквозь закрытые веки исчезла.
Я открыл глаза. Тёмная комната. Тишина. Усталости и страха не было, наоборот, присутствовали бодрость и лёгкий кураж.
Назавтра я во всех подробностях рассказал приятелю о происшедшем. Тот слушал недоверчиво и сказал, что, скорей всего, это был какой-то побочный спецэффект. Правда, ему ни о чём подобном читать не доводилось.
Местные астралопитеки, богоеды-надомники и магоборцы-теоретики со своих колоколен и кочек зрения на разные лады, но одинаково неубедительно пробовали растолмачить, что же это всё-таки было. Спектр мнений получился довольно пёстрый: там и «глаз Гора открылся», и «пришельцы вклинились», «страж порога не пустил», «ангел-хранитель уберёг», «канал связи с эгрегором», «энергетически-духовный портал», «седьмое измерение» и тому подобная отсебятина…
– С той поры моя любимая практика – кофейные медитации, – резюмировал я.
Зелёный вздохнул, отхлебнул из бокала и сказал:
– Поздравляю, юнга. Ты влип…
Орден Икара
Дом, в котором тихонько доживал свой век тот, кого в детстве звали «крошка Енох», сам по себе явление уникальное. Другого такого дома больше нет нигде в мире.
Во-первых, это единственный известный человечеству жилой дом, втиснутый, как сосиска хот-дога, между тюрьмой и монастырём. Во-вторых, поначалу он был заселён неприметными работниками особого отдела ЦК, сотрудниками милиции и КГБ. Чуть позже, для социально-алхимической пикантности, провиденциальные силы подмешали туда нескольких представителей новообразования, в советские времена звавшегося интеллигенцией. Сейчас-то там кого только нет, даже криминальные элементы успели затесаться. Впрочем, они осведомлены о должностях и званиях соседей, потому стараются не нарушать устоявшейся атмосферы. И в-третьих, помимо вышеуказанных категорий жильцов, там присутствовали издревле славные люди, титаны духа (как святого, так и противоположного), чьи миссии закодированы на скрижалях более высоких, чем «Моральный кодекс строителя коммунизма».
Подобрался ли такой контингент волей случая или всё же перст Судьбы водил рукой зампредисполкома, подписывавшего ордера – сие доподлинно ведомо лишь в небесной канцелярии. А из открытых источников известно только то, что в 1958 году, когда дом №1 по улице Тихая был сдан в эксплуатацию, в его подъездах вывесили списки жильцов.
К примеру, согласно первому списку, в первом подъезде, на первом этаже, в квартире №1 обитало тихое семейство учителей Вялокукушкиных, ночами слушавшее заезженную пластинку Шаляпина на трофейном немецком патефоне фирмы «Odeon»:
«О, где же вы, дни любви,
сладкие сны,
юные грёзы весны?
Где шум лесов,
пенье птиц,
где цвет полей,
где серп луны,
блеск зарниц?
Всё унесла ты с собой,
и солнца свет,
и любовь, и покой…
Всё, что дышало тобой
лишь одной.
О, вы, дни любви,
сладкие сны,
юные грёзы весны!
В сердце моём
нет надежд следа.
Всё, всё прошло
и навсегда…»
В квартире №2 помещался некто Бобок, о котором было известно только то, что он там помещался.
В квартире №3 под фамилией Кох проживал неуловимый типус незапоминающейся наружности, неопределённого пола, возраста и рода деятельности.
В квартире №4, если верить списку, находился Иванов. Не лишне отметить, что за квартирами №18, 20, 23 были закреплены его однокоренные тёзки: Иваненко, Иванищенко и Иванченко, что читателю, неискушённому в специфике агентурных разработок, разумеется, ни о чём не говорит.
В двухкомнатной квартире №6 царил ответственный секретарь газеты «Нива» товарищ Долбочуб – единственный на весь дом человек, о котором без спецсредств было известно практически всё: и что кушает, и с кем ругается по телефону, как ласкает жену, где и за сколько ботинки чинит, что и в каких количествах пьёт с сапожником после починки. Причиной всеобщей осведомлённости была энергичная и импульсивная натура товарища Долбочуба, любое проявление которой сопровождалось вспышками страстей и шумовыми эффектами.
– О-го-го-го! Приветствую вас, дружище! – оглашал улицу его архиерейский бас, оглушая пешеходов, случайно оказавшихся в зоне звукового поражения. – С утра по блядям-лебедям?
Пока «дружище» разрывался между слабой надеждой юркнуть в ближайшую подворотню и жгучим желанием провалиться в тартарары, внушительная фигура Долбочуба неотвратимо, как крах мирового империализма, приближалась и заключала несчастного в медвежьи объятия, выход из которых был лишь в одну сторону – туда, где около магазина «Горілчані вироби», в прохладном подвальчике на углу Попудренко и Фрунзе, находился пивбар «Волна».
Однако, мы, кажется, отвлеклись? Вернёмся к нашим жильцам.
В квартире №22 проживала семья замначальника отдела рабочего снабжения железной дороги Кабзденко, мечтавшего, чтобы, когда он приходит с работы, у него дома горели свечи в красивых канделябрах, а юная жена, похожая на Бриджит Бардо, в кружевном пеньюаре и высокой причёске «бабетта» играла на фортепьяно ноктюрн Шопена. А он бы одевал шёлковый шейный платок, стёганный халат, мягкие домашние туфли, садился в кресло-качалку, раскуривал трубку хорошего голландского табаку и, закрыв глаза, с наслаждением слушал бы, слушал, слушал…
В реальности дома его ждал компот из сухофруктов, пюре с сарделькой, сын – великовозрастный балбес и вечно недовольная жена, больше похожая на ржавую рельсу, чем на Бардо.
Зато в буддийскую концепцию «бардо умирания» она очень даже вписывалась, являя собой наглядный пример человека, застрявшего в промежуточной стадии между болезнью и смертью. Болезнь называлась тоской. Все симптомы были налицо: бардак, прокуренная квартира и кучка таких же бардошных подруг, сочащихся душевным никотином. Они сутками торчали на кабзденковой кухне, куря, распивая кофеи и обсуждая знакомых, к которым, как им казалось, судьба была неоправданно благосклонна и щедра.
За долгие годы супружеской жизни измученный Кабзденко привык к постоянному присутствию мегер, как к неизбежному злу, и почти смирился. Что его действительно возмущало, так это то, с какой скоростью ядовитые стервозы уничтожали дефицитный бразильский кофе «Pele», который Кабзденко воровал у доверчивых путейцев, рискуя свободой и репутацией.