– У вас дома никого нет. Где твой дядя?
– Думаю, пошел к Хаккарайненам. Они просили помочь починить крышу коровника.
– К каким конкретно? У вас там полдеревни Хаккарайненов.
– У них еще лошадь, ее зовут Сома, – принялась объяснять я. – Я на ней даже каталась два раза, но она не любит ходить под седлом. Но она меня не сбросила, потому что она хорошая девочка, и я тоже.
Подумав немного, я вспомнила, что соседа зовут Матти. Учительница сказала, что, если дядя дома, она отвезет меня. Пиркка поехала на своей машине следом за нами.
В этот момент я заволновалась. Успеет ли дядя спрятать Фриду? Никто не должен видеть нашу рысь. Я переживала всю дорогу, сидя позади, а около дома разревелась. Я быстро вбежала на задний двор и огляделась – Фриды не было.
– Хилья, подожди на улице. У нас с твоим дядей взрослый разговор, – строго сказала мне учительница, поднимаясь по ступенькам крыльца.
Дверь распахнулась, на пороге стоял дядя. У него снова было сердитое лицо: наверное, он подумал, что я все‑таки рассказала про Фриду учительнице. Но тем не менее, увидев меня, он улыбнулся и только собрался обнять, как Пиркка шагнула вперед и велела мне остаться за дверью.
Я направилась в сторону сауны. Хорошо бы в чане нашлась теплая вода – мне хотелось умыться и сполоснуть те места, которые осматривал врач. Когда я проходила мимо сарая, за дверью послышалось знакомое урчание и звук скребущих по дереву когтей. Так вот куда дядя спрятал Фриду! Я не стала открывать дверь, чтобы рысь не вырвалась и не прибежала к людям. В сауне стоял чан с водой комнатной температуры. Дядя вчера топил печь, и вода еще не успела полностью остыть. Я освежилась, поменяла белье и сама себя похвалила: «Умница девочка». Тут меня позвали в дом.
Я открыла дверь и удивилась. Учительница вытирала ладонью глаза, а Пиркка была похожа на побитую собаку. Дядя Яри сердито смотрел на них обеих.
– Да на вас в суд надо подать! – рассерженно произнес он. – Только ради ребенка не буду ничего делать, ей, малышке, и так уже в жизни досталось. Считаю, вы должны перед ней извиниться.
Учительница присела передо мной на корточки и погладила по щеке.
– Хилья, дорогая… Поверь, я думала только о твоем благе. Столько всего ужасного пишут в газетах и передают по телевизору, что я просто очень за тебя испугалась…
Она расплакалась. Я растерянно стояла перед ней, не зная, что делать.
– Хилья, прости меня, – произнесла Пирьё, подойдя ко мне ближе. – Я не хотела ничего плохого, просто делала свою работу.
Я вообще ничего не понимала. Наверное, она извинялась за доктора, его глупые вопросы и ту металлическую штуку, которую он в меня засовывал. Я простила их, и они ушли. Когда за ними закрылась дверь, дядя Яри велел больше никогда об этом не вспоминать. Как он сказал, взрослые иногда совершают ужасно глупые поступки, надо их простить и все забыть.
Так я и поступила, хотя потом мне порой снились кошмары, в которых меня привязывают к гинекологическому креслу и собираются что‑то сделать. Я стала бояться врачей, обязательные медицинские осмотры в армии и Академии превратились в сущий ужас. Ради уверенности, что меня просто так не возьмешь, я пошла на курсы самообороны и стала заниматься дзюдо. Позже мне было трудно решиться поставить противозачаточную спираль: ведь это снова был бы инородный предмет в теле. Но, с другой стороны, обзавестись ребенком я не хотела еще сильнее.
Я сидела в домике в полном одиночестве, и мне было хорошо, как никогда. Здесь, в отличие от Хевосенперсет, меня не посещали воспоминания детства, я не переживала за жизнь соседей, как в Хельсинки, и никого не нужно было охранять. Допила пиво и, поднявшись, достала из шкафа купленную давным‑давно бутылку текилы.