Затем мне велели подняться на странное кресло, у которого были подставки для ног по обе стороны от сиденья. Я была такой маленькой, что ноги едва доставали до этих странных железных штук. Наверное, доктор решил поиграть в индейцев, потому что привязал меня за щиколотки к этим подставкам. Я вспомнила книжку, которую мне дядя читал вслух, про одного белого, которому пришлось жить среди индейцев. И он видел, как местные жители для забавы привязывали белых к брюху лошади и пускали ее вскачь. Наверное, врач решил, что это кресло похоже на лошадь. Он набросил мне на живот легкое покрывало, и это оказалось очень кстати, поскольку в кабинете было прохладно.
– Расслабься, закрой глаза и представь, что ты лежишь на солнышке на берегу озера или на полке в теплой сауне, – произнес он медовым голосом, но я была настороже.
Наверное, он пытается усыпить мое внимание, чтобы сделать мне укол сыворотки правды. Я заметила в руках у доктора такую же странную металлическую штуку, которую в меня пытались засунуть в школе, и снова завизжала и задергалась, пытаясь освободить ноги, но они были крепко привязаны к подставкам. Я больше не хотела играть в индейцев. Пиркка молча сидела в углу, глядя на меня. Доктор не пригласил ее играть с нами.
– Хилья, пожалуйста, перестань шуметь. Если ты не успокоишься, мне придется привязать руки тоже. И сделать укол успокоительного лекарства.
Я сразу сообразила, что он собирается вколоть мне сыворотку правды, и пообещала вести себя хорошо. Он сунул внутрь меня эту металлическую штуку с зеркальцем на конце, но на этот раз она была не такой холодной и противной, как тогда в школе.
– Умница девочка, – сказал мне врач таким же тоном, каким сосед Хаккарайнен обращался к лошади, положив ей на спину седло.
Он вытащил эту штуковину и тут же засунул в меня что‑то теплое и резиновое, кажется руку в специальной перчатке. Но мне уже было все равно. Я ничего им не рассказала, я не выдала Фриду!
Наконец врач освободил мои ноги и попросил перевернуться на живот. Я с опаской послушалась: в таком положении я не видела его рук. Он осторожно потрогал мне попу, потом натянул на нее одеяло и спросил:
– Ну и как тебе живется с дядей Яри? Хорошо?
– Очень хорошо!
– И у вас есть общая тайна? Она касается того, что у дяди в трусах?
– Нет! Разве бывают такие идиотские тайны? – Я даже расстроилась, что доктор оказался совсем дураком.
– А он не делает с тобой ничего плохого?
– Нет! У меня самый лучший на свете дядя! – От возмущения я даже привстала с кресла, прикрываясь одеялом. – Да сделайте мне хоть сто уколов этой сыворотки, я вам все равно ничего не скажу! Наша тайна вас не касается!
Я страшно разозлилась от этих глупых разговоров. О таких вещах шептались только глупые мальчишки на перемене, зачем доктор принялся обсуждать со мной всякую ерунду?
– Я всегда говорила, что Яри Илвескеро прекрасно заботится о своей племяннице, – подала голос Пиркка из угла. – Разумеется, я бы заметила, если бы что‑то было не так.
– Да, вы правы. – Доктор вздохнул. – С девочкой все в порядке. – И повернулся ко мне: – Одевайся, я попрошу принести тебе мороженое. Ты какое любишь?
– Ванильное, – радостно ответила я.
У нас дома не было морозильной камеры, поэтому дядя редко баловал меня этим лакомством. Врач и Пиркка вышли, и я, одевшись, снова начала представлять, будто попала в плен к индейцам.
Вскоре вернулась медсестра, принесла мне мороженого и лимонада. Я вытащила из рюкзака книжку, ибо, несмотря на замечания взрослых, обожала читать за едой. Тут снова раздался стук в дверь, и в кабинет вошла учительница. У нее был встревоженный вид: глаза покраснели, губная помада размазана.