Ткнула перевернутым стаканом в банку с солью и плеснула туда на пару глотков: пойдет только на пользу.
Уже неделя миновала, как я оставила Аниту и уехала из Москвы. Я что угодно отдала бы, лишь бы повернуть время вспять и остановить ее у дверей мехового магазина. Я сказала бы, что у нас нет времени мерить шубы, мы бы спокойно ушли, и она бы осталась жива. Я бы ничего не пожалела, только бы избавиться от мук совести, от тяжелого чувства, что по моей вине погиб человек.
Очнулась я около одиннадцати вечера. По крыше дома барабанил дождь, голова раскалывалась, во рту пересохло, и безумно хотелось пить. Я обвела глазами комнату и, увидев на столе полупустую бутылку текилы, поняла, что здорово перебрала вчера. Сняла всю одежду и вышла под дождь. Вокруг никого не было, так что меня мог увидеть только лось, случайно подошедший к дому, или лягушка под кустом.
Струи дождя хорошо освежили меня, но послышался звонок мобильного, и пришлось вернуться в дом. Прижав телефон к уху, я услышала знакомый голос, приветствующий меня по‑шведски:
– Morjens Holja, sover du ännu?
Это была Моника. Мозамбик находится в одном часовом поясе с Финляндией, и я подумала, что подруга решила позвонить после тяжелого трудового дня. Я стояла голая и мокрая и уже начала мерзнуть, но не решилась попросить ее перезвонить, так как боялась, что потом не будет связи.
– Я только недавно прочитала твое письмо. Здесь нужно ехать в ближайший городок, чтобы добраться до Интернета, а сегодня я не могла выбраться, у нас был субботник. Мы строили туалеты.
– Как интересно. Значит, ты строишь там туалеты. А я‑то думала, ты поехала готовить еду.
– И это тоже. Хорошая еда неотделима от нормальной гигиены. Ну ладно, расскажи, как у тебя дела?
Когда Моника уехала в Мозамбик, я вздохнула с облегчением. Мы слишком сблизились, и она пыталась мне помочь, заставляя вспомнить то, что я хотела навсегда забыть. Она считала, что мне станет только легче, но я не хотела возвращаться мыслями в детство, это было слишком тяжело. Но сейчас она находилась на другом континенте, за много тысяч километров, и я решила быть откровенной.
– Знаешь, дерьмово. Похмелье в голове и на душе. – Моника звонила мне на сим‑карту, номера которой почти никто не знал, и я не опасалась, что полиция прослушает разговор. – Знаешь, сижу вот на даче и пытаюсь открыть тот маленький сейф, который Анита мне оставила на случай, если…
Меня душили слезы, мешая говорить. Черт побери, надо как‑то взять себя в руки.
– Может, лучше передать сейф в полицию? – осторожно заметила Моника. – Они, наверное, смогут его открыть.
– Да толку от этой полиции… Они на пару с московскими милиционерами утверждают, что Аниту застрелил какой‑то русский алкоголик, который на следующий же день умер от перепоя.
В телефоне раздался треск, и я не разобрала, что ответила Моника. Связь прервалась, и я осталась стоять на крыльце, недоуменно глядя на трубку. Лишь через минуту сообразила, что покрылась гусиной кожей и трясусь от холода. Едва я успела натянуть трусы и джинсы, как снова раздался звонок, и до меня опять донесся знакомый голос:
– Ты и сама думаешь, что Аниту застрелил какой‑то бомж?
– Конечно нет! Заказчик убийства – ее бывший любовник Валентин Паскевич! Ты должна его помнить, они часто ужинали у тебя в ресторане. Мне тоже звонили его люди и угрожали. Но дело в том, что финская полиция заодно с московской милицией считает дело раскрытым. Лишь один констебль из отдела уголовных преступлений думает по‑другому, но его мнение никого не интересует.
– Поговори с Хеленой! Она знает, как работает московская милиция. Уно моменто… – Голос на том конце снова пропал.
– С какой Хеленой?
– С депутатом парламента Хеленой Лехмусвуо.