- Я пришел сюда, чтобы доставить удовольствие тебе, о Катилина, человеку достойнейшему, которого я уважаю и почитаю, но я вовсе не надеялся, что этих благородных патрициев убедят твои слова. Ты чистосердечно веришь тому, о чем говоришь, хотя в глубине души ты и сам в этом не совсем убежден. Позволь же мне и да позволят мне достойные друзья твои говорить без обиняков и открыть вам душу. Вас, людей свободных, граждан знатного происхождения, держат в стороне от управления государственными делами, вас лишают богатств и власти - виной тому каста олигархов, враждебная народу, враждебная людям смелым, сторонникам нововведений, каста, чья власть более ста лет омрачает Рим раздорами и мятежами; теперь она окончательно сосредоточила в своих руках всю полноту власти, она господствует и распоряжается вами по своему произволу. Для вас восстание - это свержение нынешнего сената, замена действующих законов другими законами, более справедливыми для народа, предусматривающими равномерное распределение богатства и прав и замена теперешних сенаторов другими, выбранными среди вас и ваших друзей. Но для вас, как и для нынешних властителей, народы, живущие за Альпами или за морем, навсегда останутся варварами, и вы захотите, чтобы они все по-прежнему были под вашей властью и вашими данниками; вы захотите, чтобы дома ваши, как и подобает патрициям, были полны рабов, а в амфитеатрах, как и теперь, устраивались бы любимые зрелища - кровавые состязания гладиаторов; они будут служить развлечением, отдыхом от тяжелых государственных забот, которыми вы, победители, завтра будете обременены. Только этого вы и можете желать; для вас важно одно: занять место нынешних властителей.
Нас же, обездоленных гладиаторов, волнуют иные заботы. Всеми презираемые "низкие люди", лишенные воли, лишенные родины, принужденные сражаться и убивать друг друга на потеху другим, мы добиваемся свободы полной и совершенной; мы хотим отвоевать нашу отчизну, наши дома! И, следовательно, целью нашего восстания является борьба не только против теперешних властителей, но и против тех, которые придут им на смену, как бы они не назывались: Суллой или Катилиной, Цетегом или Помпеем, Лентулом или Крассом. С другой стороны, можем ли мы, гладиаторы, надеяться на победу, если будем предоставлены самим себе и одни восстанем против страшного и непобедимого господства Рима?.. Нет, победа невозможна, а значит, и задуманное нами дело безнадежно. Пока я надеялся, что ты, Катилина, и твои друзья станете нашими верными вождями, пока я мог предполагать, что люди консульского звания и патриции будут во главе наших гладиаторских легионов, дадут им свое имя и сообщат свое достоинство, мне удавалось согреть надежды своих сотоварищей по несчастью жаром моих собственных надежд. Но теперь я вижу, из долгих бесед с тобой, о Катилина, я понял, что взращенные вашим воспитанием предрассудки не позволят вам быть нашими вождями, и я убежден в несбыточности своих надежд, которые я долго лелеял в тайниках своей души, мечтаний, не покидавших меня и во сне… С чувством беспредельного сожаления я с этой минуты торжественно отказываюсь от них, как от невообразимого безумия. Разве можно назвать иначе наше восстание, даже если бы нам удалось поднять пять - десять тысяч человек? Какой авторитет мог бы иметь, например, я или кто-нибудь другой, мне равный? Какого влияния достигнет он, даже если бы это был человек еще сильнее меня? Через какие-нибудь пятнадцать дней от наших легионов ничего не осталось бы, - так случилось двадцать лет назад с теми тысячами гладиаторов, которых доблестный римский всадник, по имени Минуций или Веций, собрал близ Капуи. Они были рассеяны когортами претора Лукулла, несмотря на то, что гладиаторов вел предводитель высокого рода, смелый и отважный духом…
Трудно описать впечатление, произведенное речью Спартака, презренного варвара в глазах большинства гостей. Одних поражало красноречие фракийца, других - возвышенность его мыслей, третьих - глубина политических идей, и в то же время всем понравилось преклонение перед Римом, которое выказал Спартак. Рудиарий искусно польстил самолюбию патрициев, и они рассыпались в похвалах храброму фракийцу; все они, - а больше всех Луций Бестиа, - предлагали ему свое покровительство и дружбу.
Долго еще длилось обсуждение всех вопросов, было высказано немало самых различных мнений; и решено было отложить осуществление задуманного до лучших дней; ждать от времени доброго совета, а от Фортуны - благоприятного случая для смелого дела.
Спартак предложил Катилине и его друзьям свои услуги и услуги немногих гладиаторов, веривших в него и уважавших его, - как бы невзначай он все время подчеркивал слово "немногих". После того как Спартак, а с ним и Крикс выпили из чаши дружбы, которая пошла вкруговую, и бросили в нее, как и другие гости, лепестки роз из своих венков, гладиаторы простились с хозяином дома и его друзьями, невзирая на старания удержать их на празднестве, подготовлявшемся в соседней зале. Наотрез отказавшись остаться, Спартак с Криксом покинули дом патриция.
Выйдя на улицу, Спартак в сопровождении Крикса направился к дому Суллы. Не сделали они и четырех шагов, как Крикс первый нарушил молчание.
- Ты объяснишь мне, надеюсь…
- Замолчи во имя Геркулеса! - вполголоса прервал его Спартак. - Позже все узнаешь.
Они прошли молча шагов триста. Первым заговорил рудиарий; он повернулся к галлу и тихо сказал:
- Там было слишком много народа, и не все они на нашей стороне, да и не все эти юноши владели рассудком, чтобы можно было им довериться. Ты слышал: для них наш заговор перестал существовать, он рассеялся, как видение безумного. Ступай сейчас же в школу гладиаторов Акциана и перемени наш пароль приветствия и тайный знак при рукопожатии. Теперь паролем будет не Свет и Свобода, а Верность и Победа; а условным знаком - не три коротких рукопожатия, а три легких удара указательным пальцем правой руки по правой ладони другого.
И Спартак, взяв правую руку Крикса, три раза легонько ударил указательным пальцем по ладони его руки, говоря:
- Вот так, ты понял?
- Понял, - ответил Крикс.
- А теперь иди, не теряя времени. Пусть каждый из начальников манипул предупредит своих пятерых гладиаторов о том, что наш заговор едва не был раскрыт. Каждому, кто произнесет прежний пароль и применит старые знаки, надо отвечать, что всякая надежда потеряна и совершенно оставлена мысль осуществить безумную попытку. Завтра рано утром мы встретимся в школе Юлия Рабеция.
Пожав руку Крикса, Спартак быстро зашагал к дому Суллы. Он быстро дошел туда, постучался. Ему открыли, и привратник ввел его в комнатку, отведенную Мирце в покоях Валерии.
Девушка завоевала расположение своей госпожи и уже занимала при ней важную должность - ведала туалетом Валерии. Мирца тревожилась за брата. Как только он вошел в комнату, девушка бросилась к нему и, обвив руками шею Спартака, осыпала его поцелуями.
А когда утих бурный порыв нежности, Мирца, сияя от радости, рассказала Спартаку, что она никогда не позвала бы его в такой час, если бы на то не было приказания ее госпожи. Валерия часто и подолгу говорит с нею о Спартаке, расспрашивает о нем и выказывает такое теплое участие к судьбе Спартака, какое не часто встретишь у знатной матроны к рудиарию, к гладиатору. Узнав, что он еще не поступил на службу, Валерия приказала позвать его сегодня вечером; собирается предложить ему управлять школой гладиаторов, которую Сулла недавно устроил на своей вилле в Кумах.
Спартак весь преобразился от радости; слушая Мирцу, он то бледнел, то краснел; в мозгу его возникали странные мысли, и он энергично мотал головою, словно хотел отогнать их.
- Если я соглашусь управлять этой маленькой школой гладиаторов, будет ли Валерия требовать, чтобы я опять продался в рабство, или я останусь свободным? - спросил он наконец сестру.
- Об этом она ничего не говорила, - ответила Мирца, - но ведь она так расположена к тебе и бесспорно согласится, чтобы ты остался свободным.
- Значит, Валерия очень добрая?
- Да, да, она и добрая и красивая…
- О, значит, ее доброта беспредельна!
- Тебе она очень нравится, не правда ли?
- Мне?.. Очень, но чувство мое - почтительное благоговение. Именно такое чувство и должен питать к такой знатной матроне человек, находящийся в моем положении.
- Тогда… пусть тебе будет известно… только умоляю тебя, никому ни слова… она запретила мне говорить это тебе… Слушай, такое чувство внушили тебе, без сомнения, бессмертные боги! Это долг благодарности к Валерии, - ведь это она в цирке уговорила Суллу подарить тебе свободу!
- Как, что ты сказала? Правда ли это? - спросил Спартак, вздрогнув всем телом и бледнея от волнения.
- Правда, правда! Но только, повторяю тебе, не подавай вида, что ты это знаешь.
Спартак задумался. Через минуту Мирца сказала ему:
- Теперь я должна доложить Валерии, что ты пришел, и получить разрешение ввести тебя к ней.
Легкая, словно мотылек, Мирца исчезла, проскользнув в дверцу. Спартак, погруженный в свои мысли, не заметил ее ухода.
В первый раз рудиарий увидел Валерию полтора месяца назад: придя в дом Суллы навестить сестру, он столкнулся с ней в портике, когда она выходила к носилкам.