- И преторский эдикт!..
- К Эребу отцовскую власть!..
- Да ударит всемогущая молния Юпитера-громовержца в сенат и испепелит его!
- Только предупредите меня заблаговременно, чтобы я в этот час не приходил в сенат, - забормотал, выпучив глаза, пьяный Курион.
Неожиданное и глубокомысленное заявление пьяницы вызвало взрыв смеха, которым и закончился длинный перечень горестей и проклятий гостей Катилины.
В эту минуту раб, вошедший в триклиний, приблизился к хозяину дома и прошептал несколько слов ему на ухо.
- А, клянусь богами ада! - громко и радостно воскликнул Катилина. - Наконец-то! Веди его сюда, пусть с ним идет и его приятель.
Раб поклонился и собрался уже удалиться, но Катилина остановил его, сказав:
- Окажите им должное внимание. Омойте ноги, умастите благовониями, облачите в пиршественную одежду и украсьте головы венками.
Раб снова поклонился и вышел. А Катилина крикнул дворецкому:
- Эпафор, сейчас же распорядись, чтобы убрали со стола и поставили две скамьи напротив консульского ложа: я ожидаю двух друзей. Вели очистить залу от мимов, музыкантов и рабов и позаботься, чтобы в зале для собеседований было все готово для долгого, веселого и приятного пира.
В то время как дворецкий Эпафор передавал полученные приказания и из триклиния удаляли мимов, музыкантов и рабов, гости пили пятидесятилетнее фалернское, пенившееся в серебряных чашах, с нетерпением и явным любопытством ожидая гостей, о которых было доложено. Слуга вскоре ввел их; они появились в белых пиршественных одеждах с венками из роз на головах.
Это были Спартак и Крикс.
- Да покровительствуют боги этому дому и его благородным гостям, - сказал Спартак.
- Привет вам, - произнес Крикс.
- Честь и слава тебе, храбрейший Спартак, и твоему другу! - ответил Катилина, поднявшись навстречу гладиаторам.
Он взял Спартака за руку и подвел к ложу, на котором до этого возлежал сам. Крикса он усадил на одну из скамей, стоявших напротив почетного ложа, и сам сел рядом с ним.
- Почему ты, Спартак, не пожелал провести этот вечер за моим столом и отужинать у меня вместе с такими благородными и достойными юношами? - обратился к нему Катилина, указывая на своих гостей.
- Не пожелал? Не мог, Катилина. Я ведь предупредил тебя… Надеюсь, твой привратник передал тебе мое поручение?
- Да, я был предупрежден, что ты не можешь прийти ко мне на ужин.
- Но ты не знал причины, а сообщить ее тебе я не мог, не полагаясь на скромность привратника… Мне надо было побывать в одной таверне, где собираются гладиаторы, чтобы встретиться кое с кем. Я повидался с людьми, пользующимися влиянием среди этих обездоленных.
- Итак, - заметил тогда Луций Бестиа, и в тоне его прозвучала насмешка, - мы, гладиаторы, думаем о своем освобождении, говорим о своих правах и готовимся защищать их с мечом в руке!..
Лицо Спартака вспыхнуло, он стукнул кулаком по столу и, порывисто встав, воскликнул:
- Да, конечно, клянусь всеми молниями Юпитера!.. Пусть… - Оборвав свой возглас, он изменил тон, слова, движения и продолжал: - Пусть только будет на то воля великих богов и ваше согласие, могущественные, благородные патриции, - тогда во имя свободы угнетенных мы возьмемся за оружие.
- Ну и голос у этого гладиатора? Ревет, как бык! - бормотал в дремоте Курион, склоняя лысую голову то на правое, то на левое плечо.
- Такая спесь под стать разве что Луцию Корнелию Сулле Счастливому, диктатору, - добавил Гай Антоний.
Катилина, предвидя, к чему могут привести саркастические выпады патрициев, приказал рабу налить фалернского вновь прибывшим и, поднявшись со своего ложа, сказал:
- Благородные римские патриции, вам, кого немилостивая судьба лишила тех благ, которые по величию душ ваших принадлежат вам, ибо вы должны были бы в изобилии пользоваться свободой, властью и богатством, вам, чьи добродетели и храбрость мне известны, вам, верные и честные друзья мои, я хочу представить отважного и доблестного человека - рудиария Спартака, который по своей физической силе и душевной стойкости достоин был родиться не фракийцем, а римским гражданином и патрицием. Сражаясь в рядах наших легионов, он выказал великое мужество, за которое заслужил гражданский венок и чин декана…
- Однако это не помешало ему дезертировать из нашей армии, как только представился удобный случай, - прервал его Луций Бестиа.
- Ну и что же? - все больше воодушевляясь, воскликнул Катилина. - Неужели вы станете вменять ему в вину то, что он покинул нас, когда мы сражались против его родной страны, покинул для того, чтобы защищать свое отечество, своих родных, свои лары? Кто из вас, находясь в плену у Митридата и будучи зачислен в его войска, не счел бы своим долгом, при первом же появлении римского орла, покинуть ненавистные знамена варваров и вернуться под знамена своих сограждан?
Слова Катилины вызвали гул одобрения. Ободренный сочувствием слушателей, он продолжал:
- Я, вы, весь Рим смотрели и восхищались мужественным и бесстрашным борцом, совершившим в цирке подвиги, достойные не гладиатора, а храброго, доблестного воина. И этот человек, стоящий выше своего положения и своей злосчастной судьбы, - раб, как и мы, угнетенный, как мы, - вот уже несколько лет устремил все свои помыслы на трудное, опасное, но благородное дело: он составил тайный заговор между гладиаторами, связав священной клятвой, он замыслил поднять их в определенный день против тирании, которая обрекает их на позорную смерть в амфитеатре ради забавы зрителей, он хочет дать рабам свободу и вернуть им родину.
Катилина умолк и после короткой паузы продолжал:
- А разве вы и я не задумываетесь над этим, и уже давно? Чего требуют гладиаторы? Только свободы! Чего требуем мы? Против чего, как не против той же олигархии, хотим мы восстать? С тех пор как в республике властвует произвол немногих, лишь только им платят дань цари, тетрархи, народы и нации; а все остальные, достойные, честные граждане - люди знатные и простой народ - стали последними из последних, несчастными, угнетенными, недостойными и презренными людьми.
Трепет волнения охватил молодых патрициев; глаза их засверкали ненавистью, гневом и жаждой мести.
Катилина продолжал:
- В домах наших - нищета, мы кругом в долгах; наше настоящее плачевно, будущее - еще хуже. Что нам осталось, кроме жалкого прозябания? Не пора ли нам пробудиться?
- Проснемся же! - произнес сиплым голосом Курион, услышав сквозь сон слова Катилины; смысл этих слов не доходил до него, и, пытаясь их понять, он усиленно тер глаза.
Хотя заговорщики и были увлечены речью Катилины, однако никто не мог удержаться от смеха при глупой выходке Куриона.
- Ступай к Миносу, пусть он судит тебя по твоим заслугам, поганое чучело, винный бурдюк! - кричал Катилина, сжимая кулаки и проклиная незадачливого пьяницу.
- Молчи и спи, негодный! - крикнул Бестиа и так толкнул Куриона, что тот растянулся на ложе.
Катилина медленно отпил несколько глотков фалернского и немного погодя продолжал:
- Итак, славные юноши, я вас созвал сегодня, чтобы совместно обсудить, не следует ли нам для блага нашего дела объединиться со Спартаком и его гладиаторами. Если мы решим выступить против нобилитета, против сената, которые сосредоточили в своих руках высшую власть, владеют государственной казной и грозными легионами, то одни мы не сможем добиться победы и должны будем искать помощи у тех, кто умеет отстаивать свои права, кто хочет их завоевать, кто умеет мстить за обиду. Война неимущих против владеющих всем, война рабов против господ, угнетенных против угнетателей должна стать и нашим делом. Я не могу понять, почему нам не привлечь гладиаторов, которые будут находиться под нашим руководством и будут превращены в римские легионы? Убедите меня в противном, и мы отложим осуществление этого плана до лучших времен.
Нестройный ропот сопровождал речь Катилины, - она явно не понравилась большинству. Спартак, взволнованно слушавший Катилину и испытующе следивший за настроением молодых патрициев, заговорил спокойным тоном, хотя лицо его было бледно: