Фракиец категорически запретил жителям отлучаться из города под каким бы то ни было предлогом; ночью и днем городские ворота и стены охранялись гладиаторами.
Наложенный Спартаком запрет испугал жителей Темесы; они решили, что эта мера повлечет за собой все опасности и беды длительной осады и блокады, которые Красс не замедлит применить; они уже предвидели все ужасы голода.
Спартак воспользовался этим страхом, и, когда представители городских властей пришли просить его вывести войска из города, предлагая за это оружие, съестные припасы и большое количество денег, фракиец ответил, что есть единственный способ избавиться от ужасов осады и голода: они должны собрать все имеющиеся в городе рыболовные лодки, челноки, небольшие суда и доставить их возможно скорее на берег, где стояли его кавалерия и три легиона; прислать к нему всех, сколько есть в городе, искусных мастеров для постройки лодок и судов; передать ему весь строительный материал, которым располагает город, чтобы он мог построить флотилию для перевозки войск на сицилийский берег. Только это может спасти население от длительной осады и ужасов войны.
Городские власти, патриции Темесы и все население города согласились на это, и вскоре на берегу моря много сотен мастеров, при содействии тысяч гладиаторов, принялись за постройку флота - небольших, но многочисленных судов.
А в это время Красс, чтобы запереть врага, занял самые важные позиции, послал гонцов в Турий, Метапонт, Гераклею, Тарант и Брундизий с требованием немедленно в большом количестве прислать ему осадные оружия, катапульты и баллисты, так как он понимал, что без них война могла затянуться надолго.
В то время как один полководец готовил свое войско к жестокой осаде Темесы, а другой собирался переплыть в Сицилию и там поднять войну, еще более грозную, чем была нынешняя, разгневанная и охваченная нетерпением Эвтибида, тая в душе месть, одиноко бродила по римскому лагерю; с присущей ее натуре отвагой и дерзостью она задумала посетить окрестности города и подойти возможно ближе к аванпостам врага, чтобы выбрать пологий и наименее трудный доступ к стенам и попытаться неожиданно проникнуть в город. По ее приказанию, две рабыни, привезенные ею из Таранта, приготовили мазь коричневого цвета, которой она в течение нескольких дней красила руки, лицо, шею; Эвтибида теперь стала неузнаваемой и в точности походила на эфиопку. Переодевшись в одежду рабыни, она подобрала свои рыжие косы, обвязав их широкой повязкой, наполовину закрывавшей уши. В один прекрасный день, до рассвета, гречанка вышла из лагеря с глиняной амфорой в руках; она походила на рабыню, идущую за водой. Эвтибида направилась к холму, на вершине которого возвышалась стена Темесы; окрестные землепашцы сказали ей, что источник находится на середине холма.
Мнимая эфиопка, осторожно пробираясь в предрассветном сумраке, вскоре очутилась близ указанного ей источника; вдруг она услышала приглушенный шепот и лязг мечей о щиты; она догадалась, что, по всей вероятности, этот источник охраняет когорта гладиаторов.
Тогда она тихо свернула налево и пошла вдоль холма, чтобы обследовать местность.
Пройдя примерно с полмили, Эвтибида очутилась в том месте, где холм, вокруг которого она бродила, образовывал небольшое расширение и соединялся с другим, более высоким холмом. Оттуда, налево от гречанки, виднелось море. Молодая женщина остановилась и при слабом свете зари стала осматриваться; ей показалось, что перед ней среди темной массы деревьев возвышается какое-то здание. Она стала всматриваться пристальнее и убедилась, что это был храм.
Минуту она постояла в раздумье, затем, сделав энергичный жест, говоривший о принятом решении, она быстро направилась к храму, отстоявшему очень далеко от стен города; в этом месте стены шли по изгибу подъема холма, который, как ей показалось, был занят гладиаторами.
Через несколько минут Эвтибида дошла до здания; оно было небольшое, но очень красивое и изящное, построенное из мрамора в дорическом стиле. Гречанка быстро сообразила, что это священный храм Геркулеса Оливария. Гладиаторы его не охраняли; их аванпосты доходили только до небольшого дворца, находившегося на расстоянии двух полетов стрелы от названного храма; она решила войти туда. Храм был пуст, и, обойдя все кругом, Эвтибида собиралась уже уходить, как вдруг заметила старика; судя по одеянию, то был жрец. Погруженный в свои мысли, он стоял, опершись на колонну храма, близ жертвенника, перед которым возвышалась чудесная мраморная статуя Геркулеса с оливковой палицей; отсюда и было его имя - Геркулес Оливарий.
Гречанка вернулась назад и, подойдя к жрецу, рассказала ему на ломаной латыни, что она хотела наполнить свою амфору водой из источника при храме, что она - рабыня одного из местных землепашцев; ее господин, узнав о приближении войск, бежал и укрылся в развалинах храма Януса, в глубине долины, а там совсем нет питьевой воды.
Жрец, принадлежавший к роду потитиев, провожая рабыню к источнику, где она должна была набрать воды в амфору, разговорился с Эвтибидой о печальных временах и дурных последствиях войны, тем более пагубных, что, по словам жреца, заброшена религия, единственный источник людского благополучия. Эвтибида соглашалась с ним и хитрыми вопросами и восклицаниями, с виду простыми и незатейливыми, поощряла говорливого потития, утверждавшего, что древние италийцы искони отличались благоговейным отношением к великим богам и почитали их, а поэтому Сатурн, Юпитер, Марс, Юнона, Церера, Геркулес, Янус и другие боги щедро дарили им свои милости и пеклись о них; теперь же скептицизм и эпикуреизм все больше и больше проникают в души, культ великих богов заброшен, а жрецов предают осмеянию; боги, оскорбленные такой нечестивостью, ниспосылают справедливые кары. Для добрейшего потития таким образом все войны, резня, мятежи, которые в течение тридцати - сорока лет омрачали Италию, были не чем иным, как явным проявлением гнева небесного.
Старец жаловался еще и на то, что вынужден был вместе с другими двумя жрецами после занятия Темесы гладиаторами Спартака укрыться в этом храме; он оплакивал печальные последствия осады; из-за нее Спартак запретил жителям Темесы выходить из города, и теперь уже больше никто, даже и те, кто горит желанием, не может посетить храм, не может приносить богу жертвы и дары. Это более всего огорчало добрейшего старца, ибо каждое жертвоприношение Геркулесу всегда заканчивалось пиром, а жертвы и дары доставались жрецам.
Как видно, священнослужители тех времен, так же как и в наше время и во все эпохи, всех религий и народов, являлись служителями лицемерия и суеверия; о религиозном усердии людей, забитых, грубых и обманутых, они судили по количеству и качеству принесенных в храм даров - ведь эти дары тому или иному божеству питали ненасытное чрево жрецов культа.
- Вот уже двадцать дней, как никто не посещает храм Геркулеса Оливария, которого так почитали в этих обширных краях Лукании и Бруттии… - произнес, вздыхая, потитий.
- Скажу своему господину, что если он желает, чтобы его дом и владения остались не разграбленными, пусть приходит сюда сам или присылает дары великому Геркулесу Оливарию, - сказала с видом покорного и в то же время глубочайшего убеждения Эвтибида, коверкая латинскую речь.
- Да защитит тебя Геркулес, добрая девушка, - ответил потитий.
И, помолчав немного, он добавил:
- Да, это так… благочестия надо искать у женщин, чаще всего оно обитает в женском сердце. Я тебе только что сказал, что вот уже двадцать дней, как из наших краев никто не приходил и не приносил жертв нашему богу… Это не совсем так; два раза здесь была и приносила жертвы девушка, кажется гречанка, из лагеря гладиаторов… такая набожная, преданная богу и очень красивая!
Глаза Эвтибиды сверкнули от радости; дрожь пробежала по всему ее телу, и кровь сразу бросилась в лицо; к счастью, темная краска, покрывавшая ее лицо, помешала жрецу заметить румянец, совершенно изменивший ее облик, и узнать, что это была другая женщина, а не та, за кого она себя выдавала.
- Ах, - произнесла она, стараясь овладеть собой и подавить свое волнение, - ты говоришь, что какая-то молодая женщина приходила сюда из вражеского лагеря?
- Да, да, она была в военной одежде, на перевязи висел меч, и оба раза ее сопровождала черная женщина, вот как ты… бедняжка - немая, по приказу ее госпожи у нее отрезали язык.
Эвтибида сделала жест, выражавший ужас, затем сказала с напускной простотой и добродушием:
- Из вражеского лагеря… мой господин говорит, что они наши враги… даже враги и те поклоняются великим богам… Завтра же я приду сюда… до рассвета… я так боюсь гладиаторов… и если я не смогу уговорить моего господина присылать дары славному Геркулесу Оливарию, тогда я сама принесу ему свой скромный дар.
Потитий похвалил ее и, поощряя ее благочестие, обещал ей покровительство Геркулеса, а на прощание указал ей тропинку, которая шла от храма к лощинке между двумя холмами: по ней было легче спускаться и подыматься незамеченной.
Трудно описать, с какой радостью возвращалась в лагерь коварная гречанка. Сердце ее готово было вырваться из груди; она нашла такого союзника, о каком не могла даже мечтать: продажность и жадность жреца бросались в глаза, подкупить его не составляло труда, и, может быть, при его посредстве удастся найти какой-нибудь скрытый, потайной доступ к стенам; во всяком случае - вот отчего трепетало ее сердце - если никаким другим способом ей не удастся пронзить грудь Спартака, то все равно, убив его сестру, она нанесет ему смертельный удар. Жрец и храм помогут ей в этом.