При этих проклятиях германца глаза Эвтибиды загорелись огнем дикого злорадства, она подошла к Эномаю и, задыхаясь, зашептала торопливо:
- Чего же ты медлишь? Неужели ты хочешь, чтобы тебя и верных тебе германцев завели в какое-нибудь горное ущелье, где они лишены будут возможности сражаться и поневоле позорно сложат оружие? И вы все будете распяты или отданы на растерзание диким зверям на арене цирка!
- О нет, клянусь всеми молниями Тора! - громоподобным голосом воскликнул, не помня себя от гнева, германец. Он поднял лежавшие в углу палатки гигантские латы и облекся в них; надевая шлем, пристегивая к перевязи меч, надевая на руку щит, он выкрикивал: - Нет… я не допущу, чтобы он предал меня… и мои легионы… Немедленно, сейчас же… я оставлю лагерь изменника.
- А завтра за тобой последуют все остальные: галлы, иллирийцы и самниты. С ним останутся только фракийцы и греки… Тебя провозгласят верховным вождем. Тебе, тебе одному достанется честь и слава за взятие Рима… Иди… иди… И пусть твои германцы подымутся тихо-тихо… Сделай так, чтобы бесшумно поднялись и все легионы галлов… И уходи… Уйдем этой же ночью… Послушайся моих советов. Ведь я так люблю, боготворю тебя и хочу, чтобы ты покрыл себя славой и был самым великим среди всех людей.
И, говоря так, Эвтибида тоже надевала на себя латы и шлем; увидев, что Эномай выходит из палатки, она крикнула ему вслед:
- Иди, я прикажу седлать лошадей!
Через несколько минут букцины германских легионов протрубили сигнал, и менее чем через час десять тысяч солдат Эномая свернули палатки и, выстроившись в боевом порядке, приготовились выступить из лагеря.
Часть лагеря, занятая легионами германцев, была расположена у правых боковых ворот. Эномай сказал пароль начальнику стражи, стоявшему у этих ворот, и приказал своим легионам без шума выходить из лагеря. Букцины германцев разбудили и галлов, их соседей; некоторые решили, что всему войску приказано сняться с лагеря, другие - что к лагерю подошел враг; все вскочили, наспех надели доспехи, вышли из своих палаток, и без всякого приказа трубачи затрубили подъем. Вскоре весь лагерь был на ногах, и все легионы взялись за оружие среди суматохи и беспорядка, которые всегда возникают даже в самом дисциплинированном войске при неожиданном появлении неприятеля.
Одним из первых вскочил Спартак и, выглянув из палатки, спросил у стражи, стоявшей на претории, что случилось.
- Как будто неприятель приближается, - получил он ответ.
- Как так? Откуда? Какой неприятель?.. - спрашивал Спартак, удивленный таким ответом.
Он бросился в палатку, но так как на войне ничего нет невозможного, то Спартак подумал, - хотя это его чрезвычайно удивило, - что один из консулов мог прийти из Аскула ускоренным маршем по какой-нибудь неизвестной дороге; и, бросившись в палатку, фракиец поспешно надел доспехи и тотчас направился к центру лагеря.
Там он узнал, что Эномай со своими легионами выходит из лагеря через правые боковые ворота и что другие легионы, вооружившись, готовятся последовать его примеру в полной уверенности, что приказ исходит от Спартака.
- Да как же это? - воскликнул Спартак, ударив себя по лбу ладонью. - Да нет же, не может быть!
И при свете горевших там и сям факелов он быстрым шагом направился к указанным воротам.
Когда он пришел туда, второй германский легион уже выходил из лагеря.
Прокладывая себе путь своими мощными руками, Спартак успел обогнать последние ряды и очутился за воротами. Тогда он бросился вперед и, пробежав расстояние в четыреста - пятьсот шагов, достиг того места, где Эномай верхом на коне, окруженный своими контуберналами, ждал, пока закончится прохождение его второго легиона.
Какой-то человек, тоже в полном вооружении, обогнал Спартака; фракиец сразу узнал его: это был Крикс. Когда они оба добежали до Эномая, Спартак услышал, как Крикс своим звучным голосом, запыхавшись от бега, кричал:
- Эномай, что ты делаешь? Что случилось? Почему ты поднял на ноги весь лагерь? Куда ты направляешься?
- Подальше от лагеря изменника, - получил он ответ. Голос у Эномая был мощный, вид невозмутимый. - Советую и тебе сделать то же самое, если ты не хочешь стать жертвой подлого обмана и предательства со всеми твоими легионами. Уходи со мной. Пойдем на Рим сообща!
Крикс собирался ответить на эти поразившие его слова, но в это время подоспел Спартак и, тяжело переводя дыхание, спросил:
- О каких предателях ты говоришь, Эномай? На кого намекаешь?
- О тебе говорю, тебя имею в виду. Я воюю против Рима и пойду на Рим, не хочу я идти к Альпам, чтобы попасться среди горных теснин в когти неприятелю, "по несчастной случайности", разумеется!
- Клянусь всеблагим и всесильным Юпитером, - вне себя от гнева воскликнул Спартак, - ты, верно, шутишь, но шутка твоя самая скверная из всех, до каких может додуматься только безумный человек.
- Я не шучу, клянусь Фреей… не шучу… Я говорю серьезно и в полном рассудке.
- Ты меня считаешь предателем? - крикнул Спартак, задыхаясь от гнева.
- Не только считаю, но совершенно уверен в этом и объявляю это во всеуслышанье.
- Ты лжешь, пьяный дикарь! - закричал Спартак громоподобным голосом и, вытащив из ножен огромный меч, бросился на Эномая; тот тоже выхватил меч и погнал лошадь на Спартака.
Но тотчас контуберналы Эномая уцепились за него, а Крикс, стоявший рядом с ним, схватил его лошадь под уздцы и, осадив назад, закричал:
- Эномай, если ты не сошел с ума, о чем свидетельствуют твои поступки, то я утверждаю, что предатель не он, а ты! Ты подкуплен римским золотом и действуешь по подсказке Рима…
- Что ты говоришь, Крикс?.. - воскликнул, весь дрожа, германец.
- Ах, клянусь всемогущими лучами Белена, - произнес галл, кипя возмущением, - только какой-нибудь римский консул, если бы он был на твоем месте, мог действовать так, как действуешь ты!
Между тем Спартака окружили Граник, Арторикс, Борторикс, Фессалоний и двадцать других высших начальников, но в порыве гнева, увеличившем силу и мощь его мускулов, он оттолкнул всех окружавших его и добрался до Эномая.
Подойдя к нему, он спокойно вложил меч в ножны и устремил на него глаза, за минуту перед тем горевшие ненавистью и гневом, а теперь влажные от слез; пристально глядя на Эномая, он произнес дрожащим голосом:
- Не иначе как одна из эриний говорит твоими устами. Да, да, не сомневаюсь… Эномай, товарищ мой, вместе со мною прошедший опасный путь от Рима до Капуи, товарищ всех пережитых тревог и радостей с самого начала восстания не мог так говорить, как говорил сегодня. Я не знаю… не понимаю… Или, может быть, и ты и я - жертвы какого-то страшного заговора, нити которого тянутся из Рима, только не могу понять, каким образом он проник в наш лагерь… Но это неважно. Если бы кто-нибудь другой, а не ты, которого я всегда любил, как брата, осмелился сказать то, что ты сказал сейчас, его уже не было бы в живых… А теперь уходи… покинь дело твоих братьев и твои знамена… здесь, перед лицом твоих братьев, я клянусь прахом моего отца, памятью моей матери, жизнью сестры, всеми богами небес и ада, что я не запятнал себя подлостями, которые ты мне приписывал, многого я даже уразуметь не могу. И если я, хотя бы на мгновение, хотя бы малейшим образом, нарушил какое-либо из своих обязательств, как брата и вождя, пусть испепелят меня молнии Юпитера, пусть имя мое будет проклято из поколения в поколение и перейдет к самым отдаленным потомкам с неизгладимым позорным клеймом предательства, и пусть тяготеет на нем во веки веков проклятие, еще страшнее, чем на именах братоубийцы Тиеста, детоубийцы Медеи и гнусного Долона!
Спартак был бледен, но полон спокойствия, уверенности в своей правоте, и клятва его, произнесенная твердо и торжественно, произвела глубокое впечатление на всех услышавших ее; по-видимому, она поколебала даже дикое упрямство Эномая, но вдруг близ правых боковых ворот затрубили букцины третьего (первого галльского) легиона, ошеломив всех стоявших за валом.
- Что это такое? - спросил Борторикс.
- Что все это означает? - изумился Арторикс.
- Клянусь богами преисподней! - воскликнул Спартак, и бледное лицо его побагровело. - Стало быть, и галлы уходят?
Все побежали к выходу из лагеря.
Эвтибида в шлеме с опущенным забралом, верхом на своей небольшой, изящной лошадке держалась возле Эномая; ее почти и не было видно за его грузной фигурой. Она взяла его лошадь за повод и быстро повлекла на дорогу, по которой уже успели пройти два легиона; а за германцем и гречанкой последовали и другие контуберналы Эномая.
В то время как Крикс и Спартак быстро шли обратно, к боковым воротам, из них выехал конный отряд в тридцать германцев-лучников, задержавшихся в лагере; они скакали по дороге, чтобы догнать своих соотечественников, и, увидев Спартака и Крикса, шедших им навстречу, загудели возмущенно:
- Вот Спартак!
- Вот он, предатель!
- Убить его!
Каждый поднял свой лук, и отряд прицелился в обоих вождей. Декурион крикнул:
- Вот тебе, Спартак, и тебе, Крикс! Получайте, предатели!
И тридцать стрел, прожужжав, вылетели из луков, нацеленные в Спартака и Крикса.
Они едва успели защитить головы щитами, в которые впилась не одна стрела; а Крикс, подняв щит и прикрыв своим телом Спартака, крикнул:
- Во имя любви к нашему делу прыгай через ров!
Спартак мгновенно перескочил через ров, тянувшийся вдоль дороги, и очутился на соседнем лугу; Крикс благоразумно последовал за ним, и оба таким образом спаслись от дезертиров, а те, больше не обращая на них внимания, поскакали дальше, догоняя легионы германцев.
- Проклятые дезертиры! - воскликнул Крикс.