Ключ медленно повернулся в замке, и я, войдя в квартиру, освободился от тяжёлых ботинок, что весь день вызывали дискомфорт. Коридор был с гардеробом и полками. Всё на своих местах: несколько пар рабочей, тёплой обуви, в гардеробе – пальто, куртка и пиджак. Я щёлкнул переключателем, и гостиная ожила мягким светом торшера, стоявшего рядом с диваном.
В квартире не было люстр. Только светильники. Встречались и свечи. Яркий свет напоминал о семейном уюте, которого в моей жизни не было уже год, поэтому всё освещение я сменил на дешёвые источники света из IKEA. Подойдя к бару и бросив в тамблер три кубика льда, наполнил его восемнадцатилетним односолодовым виски. Давая напитку остыть и впустить в себя талую воду, решил умыться.
Ледяная вода обожгла испещрённые мелкими морщинами щёки. Я взглянул на себя в зеркало: вымотанный пятидесятилетний мужчина в рубашке с туго завязанным галстуком. «Белый воротничок». Полярные исследования сменились офисом с водой из кулера и воздухом из ионизатора. Измерительные приборы – планшетом и компьютером. Разговоры под холодным звёздным куполом – молчанием на общей кухне.
Взяв бокал и пульт от стереосистемы со стола, нажал на кнопку воспроизведения и сел на диван. Комната наполнилась кристально-чистым звуком джаза – последней радостью в моём беличьем колесе.
Растворяясь в удивительных фортепианных пассажах великого Телониуса Монка, голова пустела, а тело расслаблялось с каждым новым глотком «воды жизни».
II
«Я больше не в силах что-либо изменить».
Мысли пробивались сквозь нескончаемый шум городского метрополитена. До моей конечной точки оставалась ещё пара станций.
Появилась.
Я повернула руку внутренней стороной запястья, чтобы вновь убедиться: появилась сегодня утром. Прошло уже восемь часов, а я всё ещё не верила. Словно крутящаяся монетка на столе, рука поворачивалась по моему велению то тыльной стороной ладони, то внутренней, и каждый раз взору представала татуировка. Подарок современного режима.
Acherontia styx.
Отвратительного, жёлто-чёрного окраса бабочка из семейства бражников, рода «мёртвые головы». Предвестник конца.
Перестав поворачивать кисть, я откинулась на холодное стекло мчащегося вагона. Люминесцентные иглы пронизывали потолок, освещая тех немногих, кто в столь поздний час куда-то направлялся. Я же еду домой. Сегодня утром жизнь потеряла всякий смысл. А был ли он?
До ухода Йоргена я была уверена, что встречу этот нелёгкий момент не одна. Месяц, ровно месяц назад, появился его бражник. Он позвонил, сказал, что хочет уехать в свои родные земли – небольшой портовый городок Лулео, – повидать тех, кто хранит воспоминания о нём. Я не была против, просто не могла противиться его желанию. Лишь сказала: «Береги себя», на что он нехорошо ухмыльнулся. Мне осталась маленькая квартирка в панельном доме, недалеко от станции «Неккрусен». Одна небольшая комната с типичной скромной шведской мебелью и кухня с квадратным столом и двумя стульями. Кому-то это жильё достанется от меня, но я не знаю будущих хозяев – таковы правила.
Лучшие мировые специалисты по международным отношениям пришли к простому решению проблемы перенаселения. Запланированная смерть. Каждому человеку в соответствии с его местом рождения выделялось определённое количество лет. Столичным жителям везло меньше всего: около тридцати. Отдалённым северным городкам – почти шестьдесят, целая жизнь. Исключения – работники медицины, сферы образования, политики и, конечно же, представители поколений, которым ещё не вживляли капсулу при рождении.
Татуировка на руке лишь предупреждала, что у меня остался месяц. По прошествии этого времени необходимо было явиться в государственное учреждение носившее название «Институт Аида», фасад которого украшала латинская фраза «Memento mori», дававшая понять – сбежать не удастся. Тех, кто не приходил, злой рок всё равно настигал, но уже со страшными мучениями.
Институт представлял собой трёхэтажное здание. Цокольный этаж, оборудованный под крематорий, находился под землей. Человек – лишь материал. Жир шёл на изготовление мыла, часть органов на медицинские исследования, а кости превращались в прах. На мою долю жителя северной столицы пришлось, как оказалось, тридцать два года. Йоргену – тридцать семь. Наверное, его душа уже покоится; мы не держали связь после его ухода.
– Станция «Неккрусен», – объявили через громкоговорители.
Мне пора было выходить. Тихий район вдалеке от сердца Стокгольма в сумерках превращался в декорации фильма в жанре нуар. Неподалёку от станции можно было увидеть небольшую группу молодых людей. Продавцы и покупатели. Когда люди поняли, что их время отмерено заранее, решили пробовать в жизни всё. Наркотики не были исключением. Умрёшь ты сейчас или через годы – не имеет значения. У всех были свои планы на последний месяц: кто-то уходил в горы, кто-то ехал в Норвегию, чтобы прыгнуть с Языка Тролля и свести счёты красивейшим способом, кто-то оставался с семьёй.
Я не знала, что мне делать. Семьи нет, путешествовать не хотелось, а идти раньше времени в «Институт» даже невообразимо. А вдруг всё-таки обойдётся? Надежда – самое сильное, что течёт по моим венам.
– Эй, не хочешь порезвиться? – крикнули из тёмного переулка.
Ускорив шаг, в несколько мгновений оказалась перед подъездом. Наскоро повернув ключ и захлопнув за собой дверь, почувствовала себя в безопасности. Татуировка снова попалась на глаза.
«Какой неистребимый инстинкт самосохранения», – ехидно подумала я про себя.
Через два лестничных пролёта стояла уже перед своей квартирой, держа в руках контейнер с фастфудом, который дала мне соседка, попавшаяся навстречу.
– Есть ужин. Отлично. – Кажется, я на грани сумасшествия. Но мне больше не с кем было говорить, кроме как с собой.
Зайдя в квартиру, освободилась от верхней одежды, поставила в микроволновую печь еду и стала переодеваться. Накинув на себя только футболку, открыла бар и изучила ряд разных бутылок. Жребий пал на французское вино, Chateau Cantemerle – красное сухое. Из кухни послышался звук готовности пищи. Взяв бокал, я устроилась напротив окна и наблюдала, как падает снег, освещаемый тускло-жёлтым сиянием уличных фонарей.
III
Мне не грозило появление бражника на запястье. Я из последнего поколения, кого миновала участь отсчёта времени. Спустя год после моего рождения были введены жёсткие меры контроля жизни. Большинство тех, с кем я ездил в экспедиции, уже превратились в посеребрённые сосуды на чьих-то каминах. Друзья, знакомые, коллеги – всех забирал бражник. Помню, как они боялись появления татуировки. Торопились жить: прыгали с парашютом, угощались кокаином, путешествовали в страны «третьего мира», спали со всеми без разбору, играли в рок-группах.
К сожалению, моя вторая половинка была уже из нового – как его называли, «скоростного» поколения. Я знал, что рано или поздно Acherontia styx появится и на её запястье, но гнал эти мысли прочь. Она не говорила, как хочет провести свои последние дни, и мы старались не обсуждать это. А потом в один из дождливых дней, я нашел записку на кухонном столе с единственным словом: «Люблю». Она даже точку не поставила. Знаки препинания могут многое рассказать: ставя точку, мы подразумеваем конец – уверенный и необратимый; используя многоточие, даём адресату надежду. А здесь…
Лишь «Люблю»…
Когда я увидел то послание, – ещё даже не узнал содержания, – внутри меня уже всё опустилось, было страшно развернуть листок бумаги. И тонкие, округлые линии её букв врезались в самое сердце так глубоко, что не было слов кричать. Я опустился на стул и, молча, смотрел в окно, думая, что не в силах что-либо изменить.