С тех пор минуло уже больше года. Каждый день был пуст. Смотря по утрам в зеркало, я задавался лишь одним вопросом: «Зачем?». И, как запрограммированный, отправлялся в мир обречённых. Или счастливцев?
Что меняется в нашей жизни, когда мы знаем, что спустя тридцать дней превратимся в пыль? Мне этого никогда не постичь.
Бытие задаёт только вопросы. И, прожив годы, накопив опыт, мы лишь на миллиметр приближаемся к истине.
Сидя в баре отеля, я искал свою истину на дне янтарной смеси виски и лайма.
– Мистер Ханссон, ещё одну? – спросил бармен, глазами указывая на пустеющий бокал.
– Будь добр, Мио.
– Конечно сэр. – Он по-дружески улыбнулся мне, забирая тамблер.
Коллеги с работы однажды советовали заказать девочку, дабы отвлечься от всех этих мыслей, но я так и не решился. Ведь может статься, что я окажусь последним её клиентом. Поэтому, чтобы поддерживать психику на должном уровне, я иногда выпивал и говорил с барменом. Иногда это спасало.
Не знаю почему, но мысль о самоубийстве я сразу отбросил, думая: вдруг что случится, и всё вновь качнётся ближе к свету.
– Сэр, а каково это? – Бармен вырвал меня из потока размышлений.
– Что? – И, тут же поняв, к чему он клонит, продолжил: – Быть последним на земле «живым»?
– Да, – осёкся Мио, понимая, что задал неуместный вопрос.
– Дерьмово. Ведь все, кого ты встречаешь на пути, наверняка уйдут раньше тебя.
Мио замолчал. Затем закатал манжет рубашки и показал своего бражника.
– Вчера появился, – грустно произнес он. – Посоветуйте что-нибудь, мистер Ханссон. Не знаю, что теперь.
– Если б я знал…
IV
Небо над Стокгольмом с каждым мгновением становилось всё мрачнее. Дождь был неминуем. Тяжёлые октябрьские тучи осязаемо давили на грудь, сумерки сгущались, и то тут, то там зажигались уличные фонари. Прозрачные витрины магазинов пропускали свет, а тёплые окна баров и ресторанов манили к себе.
Я торопилась с работы домой, в свою уютную клетку, закрыться и ждать. Ждать завтрашнего дня, а завтра уже ждать послезавтра, и так, считая часы, идти к другому свету, не зная, что за ним.
Пошёл дождь, и словно что-то рухнуло с моих плеч: тяжесть, боль утрат, ожидание ответов, проклятые рабочие будни. Всё перестало иметь значение с первыми каплями, и я замедлилась. Жизнь внезапно замерла, затихла, оставляя меня в гармонии между вопросами и ответами. Наступил внутренний порядок.
Сатори.
Выдохнув и оглядевшись по сторонам, я увидела мужчину, сидевшего ко мне спиной за барной стойкой одного из отелей. Словно картина Эдварда Хоппера, он выглядел так одиноко. Перебежав через улицу, я вошла в бар. Он посмотрел через плечо прямо на меня. Кольнуло в самое сердце. На миг показалось, что мне нечем дышать. Карие глаза, подчёркнутые тонкими линями морщин. Потухший взгляд, выражающий необъятный жизненный опыт, и в то же время кажется, что десятью этажами выше ему разбили сердце. И вот он здесь. Смазывает шестерёнки души виски.
– Белое вино, пожалуйста.
Я выбрала пустое место через один стул от этого мужчины. На нём был строгий костюм, но верхняя пуговица рубашки была расстегнута, а галстук – развязан. Это придавало ему усталый вид.
Он вновь посмотрел на меня.
– Мисс, добрый вечер. – Выдержав паузу и немного склонив голову в мою сторону, продолжил: – У Мио, этого замечательного бармена, вчера появился бражник. Конечно, это не моё дело, но смотрю, у вас тоже он есть. Не подскажете, что же ему дальше делать, а то я не советчик в этих делах. – Он показал свои запястья.
Пусты.
На взгляд ему было около сорока пяти, и я знала, что у него просто обязана быть татуировка предвестника. Но очевидный факт немного сбил меня с толку.
– Вы – «последний»? – спросила я.
– Да. – Он отвёл взгляд и тяжело вздохнул.
Его реакция меня вдруг взбесила: у него есть самое ценное – время, а он просто сидит в баре.
– Злитесь? – Его слова будто были адресованы не мне, и, не дав парировать, он тут же продолжил: – Между нами нет разницы. Да, мне пятьдесят. У меня есть всё – здоровье, дом, работа. А смысла нет. Жену бражник «унёс» год назад. Дети, спросите вы? Они из такого же поколения. В восемнадцать бросились за мечтой. Сын разбился на мотоцикле на горном серпантине Италии: он сам этого хотел. Лишь позвонил и произнёс: «Мам, пап, я купил мотоцикл, бабочка на руке». Дочь бросилась со здания, которое сама же проектировала. Хотите еще подробностей?
– Извините.
Всё внутри сжалось. Если я до сих пор не принимаю факт о Йоргене, то каково должно быть этому мужчине?
– Вы простите меня, просто… – Он осёкся, ища слова. – Так давит это. Меня Андерш зовут.
– Орли.
– «Мой свет», если не ошибаюсь? – Он улыбнулся, и меня вновь кольнуло.
– Вы правы. – Скрывая свою нервозность, я отпила из бокала.
– А что с вашей жизнью?
– Моего мужа, как и всех, забрала бабочка. – Я повернула кисть и показала свою татуировку. – Моя появилась два дня назад. Теперь у меня есть двадцать девять дней на поиск сокровенного смысла жизни.
– Сожалею.
– Вы ведь сами сказали, мы с вами мало чем отличаемся.
Я улыбнулась. Необъяснимое тепло разливалось по телу. До смешного глупо всё это в тридцать два.
– Ладно, мне пора. – Его слова насторожили меня. – Вас проводить, Орли?
– Я не против.
V
Район станции Некруссен. Букет белых лилий и внутреннее спокойствие. Я позвонил в домофон.
– Входи, – раздался голос Орли.
Мне приходилось несколько раз останавливаться на лестнице: сухой кашель буквально сбивал меня с ног. Недуг начался пару дней назад и одолевал приступами по нескольку раз в день.
– Это ты так кашлял? – спросила она, принимая цветы
– Да, что-то с горлом.
– Проходи на кухню, сейчас что-нибудь придумаем.
Разувшись, я окинул взглядом квартиру. Уютно. Чувствуется, что здесь живёт женщина. Внезапно я ощутил удивительно знакомый запах. Такой аромат бывал в нашем доме, когда простывала дочка, и жена готовила ей простой сахарный сироп.
– Вот, выпей. Только осторожно – горячее.
Орли протянула мне ложку с вязкой жидкостью коньячного цвета.
Да, это было то самое средство от кашля – плавленый сахар.
Потеряв контроль, я заплакал.
Воспоминания нахлынули с неведомой силой. В голове проносились картины прошлой жизни. Я помнил всё. Как встретил Анну, как родились у нас Кирси и Эспен, звонки о бражниках и последнюю записку.
Орли молча обняла меня. Шторм негодования рос во мне, но сил не было никаких. Ей осталось четырнадцать дней, и я не мог ничего с этим поделать.
– Орли, ты мой смысл.
Она нежно обхватила мою голову руками и посмотрела в глаза.
– А ты – мой.
VI
Два дня.
Жизнь обрела смысл в последний месяц. Мы сидим в гостиной, залитой светом ночных фонарей. Тихая музыка сливается со звуком его дыхания. Вся вселенная заключена в это мгновение. Спокойное течение любви. Мне бы так хотелось остановить время, остаться здесь и с ним.
– Ты ведь пойдёшь со мной в «Институт»?
– Хочешь, чтобы я был рядом?
– Очень.
– Хорошо.
Его прикосновения, взгляд, запах, воспоминания о нас – это всё, что я заберу.
Верю в карму.
VII
– Подожди, сейчас вернусь.
Она сидит в кабинете совершенно одна, спиной к двери, так что открывается невероятный вид на закат через окно во всю стену. Исследования показали, что закат это лучшее лекарство от нервозности. Врач только что вышел со словами:
– Немного в горле будет першить, а так больше никаких побочных явлений. Вы остаётесь в сознании до тех пор, пока солнце не скроется за горизонтом. – И занялся подготовкой инъекции.
Найдя стул, спиртовую горелку, две ложки и несколько кубиков сахара, я подошёл к доктору.
– Я с ней, мистер Триггви. – Так звали врача, согласно нашивке на халате.
– В каком смысле?
– Хочу, чтобы вы мне тоже сделали укол.
– Но вы ведь «последний»?
– Да, я «последний», но не хочу быть одиноким. Она – мой свет. Вы мне поможете?
– Она ваш смысл? Это и есть ответ?
– Да.
– Значит всё дело в любви? – спросил он, опустив голову, словно вспоминая о тех, кого потерял.