Не мешало бы поразмыслить, почемунаэтуответственнуюдолжность
выбрали именно меня. Насколькояпонял, неизвестныйпожилойдеятель,
распорядившийся мною таким образом, не имел ни малейшегопонятияотом,
что я брат жениха. Поэтомулогикаподсказывает, чтовыбралименяпо
другим, гораздо менее лирическим причинам. Шел сорок второй год. Мнебыло
двадцать три года, я только что попалвармию. Убежден, чтолишьмой
возраст, военная форма и тускло-защитнаяауранесомненнойуслужливости,
исходившая от меня, рассеяли все сомнения в моейполнойпригодностидля
роли швейцара.
Но я был не только двадцатитрехлетним юнцом, но и сильноотсталдля
своих лет. Помню, что, подсаживая людей в машины, ч не проявлял даже самой
элементарной ловкости. Напротив, я проделывал этоскакой-топритворной
школьническойстарательностью, создаваявидимостьвыполненияважного
долга. Честно говоря, я ужечерезнесколькоминутотличнопонял, что
приходится иметь дело с поколением гораздо более старшим, хорошо упитанным
и низкорослым, и моя роль поддерживателя под локоток и закрывателядверей
свеласькчистопоказнымпроявлениямдутоймощи. Явелсебякак
исключительно светский, полный обаяния юных великан, одержимый кашлем.
Но страшная духота, мягко говоря, угнетала меня, и никакая награда за
мои старания не маячила впереди. И хотятолпа"ближайшихродственников"
едва только начинала редеть, я вдруг втиснулся в одну изсвежезагруженных
машин, уже трогавшуюся со стоянки. При этом я с громким стуком (как видно,
в наказание) ударился головой о крышу. Среди пассажировмашиныоказалась
та самая шептунья, Элен Силсберн, которая тут же стала выражатьмнесвое
неограниченноесочувствие. Грохотудара, очевидно, разнессяповсей
машине. Но в двадцать три года я принадлежал к тому сортумолодыхлюдей,
которые, претерпев на людях увечье, кроме разбитогочерепа, издаютлишь
глухой, нечеловеческий смешок.
Машина пошла на запад исловновъехалапрямовраскаленнуюпечь
предзакатного неба. Так она проехала дваквартала, доМэдисон-авеню, и
резко повернула на север. Мнеказалось, чтотольконеобычнаяловкость
какого-то безвестного, ноопытноговодителяспасланасотгибелив
раскаленном солнечном горне.
Первые четыреилипятькварталовпоМэдисон-авенюнасевермы
проехали под обычный обмен фразами, вроде: "Я вас не очень стесняю? ", или:
"Никогда в жизни не видала такой жары! " Дама, никогда в жизни невидавшая
такой жары, оказалась, как я подслушал, ещестояуобочины, невестиной
подружкой. Это была мощная особа, лет двадцати четырех или пяти, в розовом
шелковом платье, с венком искусственных незабудок на голове. Внейявно
чувствовалось нечто атлетическое, словногодилидваназадонасдала
экзамен в колледже на инструктора по физическомувоспитанию. Дажебукет
гардений, лежавший у нее на коленях, походил на опавший волейбольныймяч.
Она сидела сзади, зажатая между своим мужем и крошечным старичком во фраке
и цилиндре, с незажженной гаванскойсигаретойсветлоготабакавруке.