И еще я чувствую, что ей хочется каждыйкод
открывать свою коробку с елочными украшениями, а не материнскую".
"Сегодня получил удивительно смешное письмо от Бадди, онтолькочто
отбыл наряд по камбузу. Пишу о Мюриель и всегда думаю о нем. Онпрезирал
бы ее за то, что, из-за чего ей хочется выйти замуж, я про это ужеписал.
Но разве за это можно презирать? В каком-то отношении, вероятно, да, но
мне все это кажется таким человечным, таким прекрасным что дажесейчася
не могу писать без глубокого, глубокоговолнения, Баддиотнессябыс
неодобрениемикматериМюриель. Онаужаснораздражаетсвоей
безапелляционностью, а Бадди таких женщин не выносит. Не знаю, понял ли бы
он, какаяонанасамомделе. Оначеловек, навекилишенныйвсякого
понимания, всякого вкуса к главному потоку поэзии, который пронизывает все
в мире. Неизвестно, зачем такие живут на свете. А онаживет, забегаетв
гастрономический магазин, ходитксвоемупсихоаналитику, каждыйвечер
проглатывает роман, затягивается в корсет, заботится о здоровье Мюриель, о
ее благополучии. Я люблю Мюриель. Я считаю ее бесконечно мужественной.
"Вся рота сегодня без отпуска. Целый час стоял в очередиктелефону
канцелярии, чтобы позвонить Мюриель. Она как будто обрадовалась, что яне
приеду сегодня вечером. Меня этозабавляетивосхищает. Всякаядругая
девушка, если бы даже она на самом деле хотела провести вечербезсвоего
жениха, непременно выразила бы по телефону хотя бы сожаление. Акогдая
сказал Мюриель, что не могут приехать, она только протянула: "А-а! " Какя
боготворю эту ее простоту, ее невероятную честность! Как я надеюсь на нее!
"3. 30 утра. Сижу в дежурке. Не мог заснуть. Накинул шинель напижаму
и пришел сюда. Дежурит Эл Аспези. Он спит на полу. Могут сидеть тут, если
буду вместо него подходить ктелефону. Нуивечерок! Кобедуявился
психоаналитик миссис Феддер, допрашивалменясперерывамидополовины
двенадцатого. Иногда очень хитро, оченьнеглупо. Разадваяемудаже
поддался. По-видимому, он старый поклонник, мой и Бадди. Кажется, он лично
и профессионально заинтересовался, почему меня в шестнадцать летснялис
программы. Он самслышалпередачуоЛинкольне, ноунегосоздалось
впечатление, будто я сказал вэфир, чтогеттисбургскаяречьЛинкольна
"вредна для детей". Это неправда. Я ему объяснил, что я сказал, чтодетям
вреднозаучиватьэтуречьнаизустьвшколе. Унегоещесоздалось
впечатление, будто я сказал, что это нечестная речь. Я емуобъяснил, что
под Геттисбургом было убито и ранено 51 112 человек и что если ужкому-то
пришлось выступать в годовщину этого события, такондолженбылвыйти,
погрозить кулаком всем собравшимся и уйти, конечно, если оратордоконца
честный человек. Он не возражал мне, нокакбудторешил, чтоуменя
какой-то комплекс стремленияксовершенству. Онмногоивполнеумно
говорил о ценностипростой, непритязательнойжизни, отом, какнадо
приниматьисвои, ичужиеслабости.