— Король до последнего дня жизни. Король, окруженный
вниманием специально выписанного из Вены специалиста, трех
дипломированных медицинских сестер и четырех консультантов. Старик
семидесяти семи лет, полностью истощивший себя едой, питьем и
любовью. Вы можете спросить, как он был похоронен… Он и похоронен
был, как король. Три квартала. Процессия за твоим гробом тянулась
по Второй авеню на три квартала. Тысячи взрослых людей — мужчин и
женщин — средь бела дня рыдали в свои носовые платки. А как же я?
Как же твоя жена? Забыта!! Деньги потрачены, театра больше нет,
муж умер. Даже страховка, и о той не позаботились… Мне осталось
лишь одно — дети.
Мадам Решевски одарила супруга ледяной улыбкой и продолжила
свою речь:
— А все дети — точная копия их отца. Эгоисты. Думают лишь о
себе. Они глупы и совершают безумные поступки. Якшаются со
странными людьми. Весь мир стоит на краю гибели, и твои дети ведут
гибельный образ жизни. Алименты, кино, проблемы с девками, и
никаких денег… Никаких… Наши родственники умирают в Германии.
Пятьсот долларов могли бы спасти им жизнь. Но у нас нет этих пяти
сотен долларов. Я с каждым днем становлюсь все старше… Те, кто
могут помочь, не хотят этого делать, а те, кто хотят — не могут.
Голос мадам Решевски вновь достиг поднебесных высот, и эхо её
слов снова покатилось по невысоким кладбищенским холмам.
— Как со мной могло случиться подобное? Я словно раб
трудилась для тебя. Я восставала ото сна в пять утра. Я шила
костюмы. Я арендовала помещение для театра. Я сражалась с авторами
за их пьесы. Я выбирала для тебя роли. Я учила тебя, как надо
играть, Авраам. «Великий Актер», говорили они о тебе. «Гамлет
Еврейского театра». Все люди от Южной Африки до Сан-Франциско
знали твое имя; а в твоей гримерной женщины срывали с себя одежды.
До того, как я тебя обучила, ты был не более чем дилетантом, и
каждой громогласно выкрикнутой со сцены фразой пытался взорвать
последние ряды галерки. Я лепила тебя так, как скульптор лепить
статую. Я сделала из тебя художника. А в остальное время… — мадам
Решевски язвительно пожала плечами. — А в остальное время я вела
бухгалтерские книги, нанимала капельдинеров и разыгрывала с тобой
сцены из спектаклей. Я разыгрывала их лучше, чем любая прима, с
которой тебе когда-либо приходилось выступать. Каждые два года я
приносила тебе по ребенку, и постоянно кормила остальных детей,
которых приносили тебе другие женщины. Своими руками я полировала
яблоки, которые продавались во время антрактов!
Мадам Решевски слегка сгорбилась под своим модным котиковым
манто и перешла на шепот:
— Я любила тебя сильнее, чем ты того заслуживал, а ты оставил
меня в одиночестве на пятнадцать лет. Я старею, а они пристают ко
мне с квартирной платой…
Мадам Решевски опустилась на холодную землю. На покрытую
мертвой травой могилу.
— Авраам, — прошептала она, — ты обязан мне помочь. Умоляю
тебя: помоги. Я могу сказать тебе одно… В прошлом, когда я
попадала в беду, я всегда могла обратиться к тебе. Всегда. Помоги
lme и сейчас, Авраам.
Мадам Решевски некоторое время лежала молча на холодной траве
могилы, широко раскинув руки с обнаженными кистями. Затем, она
поднялась и пожала плечами. Лицо её стало просветленным и более
спокойным, таким, каким не было вот уже несколько месяцев.