На её лице появилось
сосредоточенное выражение. Губы её были плотно сжаты, а высоко
вздернутый подбородок торчал над воротником прекрасного котикового
манто. Изящно приклонив колени, она положила хризантемы на
холодную землю у подножия камня. Цветы издали казались желтым
ручьем. Мадам Решевски легонько прикоснулась к этому потоку, дабы
несколько изменить его направление. Решив, что расположение цветов
теперь гораздо больше радует глаз, она поднялась с колен и
некоторое время молча смотрела на покрывающую могилу бурую зимнюю
траву.
Не отрывая взгляда от пожухлой травы, она очень медленно
стянула одну перчатку, затем вторую и с рассеянным видом сунула их
в карман манто. У неё были белые, прекрасно ухоженные руки с
великолепным маникюром.
Затем она заговорила.
— Авраам! — воскликнула она звенящим голосом. Имя супруга
было произнесено ею величественно и в то же время с какой-то
свирепой доверительностью. — Авраам! — её хорошо поставленный
голос отражался многократным эхом от мраморных памятников и
катился по невысоким холмам кладбища. — Выслушай меня, Авраам!
Она набрала полную грудь воздуха и, игнорируя могильный
камень, обратилась прямо к земле, под своими ногами:
— Ты должен помочь мне, Авраам. Неприятности, сплошные
неприятности… Я старая, я нищая и ты бросил меня одну на целых
пятнадцать лет. — Театральный тон совсем исчез из её голоса. Она
заговорила тихо и чуть нетерпеливо, так как говорят жены, жалуясь
своим мужьям. — Во-первых, деньги. Всю свою жизнь ты не
зарабатывал меньше полутора тысячь в неделю, а теперь ко мне
пристают по поводу квартирной платы. — Губы мадам Решевски
презрительно скривились, когда она представила тех ничтожных
людей, которые стучат в её двери в первый день каждого месяца. — У
тебя был свой выезд, Авраам. И ты всегда содержал не меньше
четырех лошадей. Куда бы ты ни направлялся, все говорили: «Это
едет Авраам Решевски». Когда ты садился за стол, с тобой вместе
садились ещё пятьдесят человек. Ты пил вино за завтраком, обедом и
ужином, а полсотни человек всегда пили вместе с тобой. Я подарила
тебе пятерых дочерей, и только Богу известно, сколько дочерей
принесли тебе другие женщины. И все, все твои дочери, едва начав
ходить, получали наряды прямиком из Парижа. Кроме дочерей у тебя
были и сыновья — числом шесть. Каждый из мальчиков имел частного
учителя, приглашенного их Гарварда. Ты ел в самых лучших
ресторанах Нью-Йорка, Лондона, Парижа, Будапешта, Вены, Берлина,
Варшавы и Рио-де-Жанейро. Ты поглотил прекрасных яств больше, чем
любой другой из живших на земле людей. У тебя одновременно было
два зимних пальто, подбитых мехом норки. Ты одарил бриллиантами,
рубинами и нитками жемчуга такое число женщин, что из них можно
было бы составить целых три балетных труппы! Иногда ты платил за
железнодорожные билеты одновременно пятерым дамам, которые
r`yhkhq| следом за тобой через весь континент. Ты ел и пил, и
всегда, вплоть до самого дня своей смерти держал на коленях свою
очередную маленькую дочурку. Одним словом, всегда ты во всех
отношениях жил на земле, как король. — Мадам Решевски осуждающе
качнула в сторону могилы головой и продолжила: — А как же я? Как
твоя жена? Где плата за её труды?
Мадам Решевски решительно подошла ещё ближе к могиле, и
непосредственно обратилась к тому месту, где по её расчетам,
должна было находиться лицо супруга.
— Король до последнего дня жизни.