. Вот это как раз и трудно объяснить! Боюсь, что я сумею
уловить не главное, а только отблески. Нередко слова бессильны, и,пожалуй,
истина ускользнет. Не знаю, поймут ли меня, скажу одно: мы бы охотно пошли в
бой, лишь бы спасти нечто в улыбке матросов, и твоей, имоей,ивулыбке
служанки, спасти чудо,сотворенноесолнцем,котороенеустаннотрудилось
миллионы лет, - и победным завершением еготрудовсталаэтанашасовсем
особенная улыбка.
Самое важное чаще всего невесомо. Здесь какбудтовсеговажнейбыла
улыбка.Частоулыбкаиестьглавное.Улыбкойблагодарят.Улыбкой
вознаграждают. Улыбкой дарят тебе жизнь. И есть улыбка, ради которой пойдешь
на смерть. Эта особенная улыбка освобождала от гнетущейтоскинашихдней,
оделяла уверенностью, надеждой и покоем - вот почему, чтобы вернейвыразить
мою мысль, я не могу не рассказать еще об одной улыбке.
IV
Это случилось в Испании, я там был корреспондентомвднигражданской
войны. Часа в три ночи яопрометчивоявилсябезовсякогоразрешенияна
товарную станцию посмотреть, как грузятсекретноеоружие.Вполутьме,в
суете погрузки моя дерзость, пожалуй, осталась бы незамеченной. Но явызвал
подозрения у ополченцев-анархистов.
Все вышло очень просто. Я и не слыхал как они, мягко, бесшумноступая,
окружили меня и вот уже обступили вплотную, будто сжаласьосторожнаярука.
Дуло карабина легонько уперлось мневживот,имолчаниепоказалосьмне
торжественным. Наконец я догадался поднять руки.
Я заметил, что они пристально смотрят не в лицо мне, а намойгалстук
(мода анархистского предместья не одобряла подобных украшений).Иневольно
съежился. Я ждал выстрела - в те времена судбылскорый.Новыстрелане
последовало. Несколько мгновений совершенной пустоты,всезамерло,только
грузчики двигались словно в каком-то неправдоподобном танце, где-товином
мире... а затем мне кивком велели идти вперед, и мы не спеша зашагаличерез
рельсы сортировочной станции. Меня захватили в полном безмолвии, без единого
лишнего движения. Так действуют обитатели морских глубин.
Вскоре я очутился в подвале, где размещался теперь сторожевой пост. При
чахлом свете убогой керосиновой лампы сидели еще ополченцы и дремали,зажав
между колен карабины. Они равнодушно,вполголосаперекинулисьнесколькими
словами с моими провожатыми. Один из них меня обыскал.
Я говорю по-испански, но каталанского не знаю. Все же японял,чтоу
меняспрашиваютдокументы.Аязабылихвгостинице.Яответил:
"Гостиница... Журналист..." - но совсем не был уверен, что меня понимают. Из
рук в руки переходилаулика-мойфотоаппарат.Кое-ктоизополченцев,
которыепреждезевали,усталообмякнувнаколченогихстульях,теперь
скучливо поднялся и прислонился к стене.
Да, всего отчетливей здесь ощущалась скука. Скука и сонливость. Уэтих
людей словно уже не осталось сил хотькчему-тоотнестисьсовниманием.