Мама была не так проста, она была куда более эмоциональна, вспыльчива и
переполненалюбовью ко мне,порой онасудорожноприжимала меня к себе со
стоном: "Единственныйтымой, да я умереть за тебя готова!" Позже, когда я
подрос, такие приступы любвикак-то обременялименя;мнебылостыдно, -
вдруг товарищи увидят, как страстно целуетменя мать; но пока я былсовсем
ещемал, ее бурная любовь ввергаламеня в рабство или угнетение - яочень
любил ее. Заплачу, бывало, и она возьмет меня на руки,-тут меня охватывало
такое чувство,будто я таю; страшно любил я рыдать, уткнувшись в ее мягкую,
смоченнуюдетскимислюнями ислезами шею; я выдавливализсебя рыдания,
сколько мог,покавсенерасплывалось вблаженном,полусонномлепете:
"Мамочка! Мамочка!" Вообще мама связывалась у меня спотребностью плакать и
слушать утешения, с чувственной потребностью наслаждаться собственным горем.
Толькокогда я стал уже пусть маленьким,пятилетним, номужчиной,во мне
началподниматьсяпротест против такихженскихпроявленийчувств,ия
отворачивался,когда она прижимала меняк груди, идумал:зачемейэто
нужно, папа лучше, от него пахнет табаком и силой.
Мать моя,человек сверх меры чувствительный,воспринималавсе как-то
драматически;мелкиесемейныессорызаканчивалисьопухшимиглазамии
трагическим молчанием; аотец, хлопнув дверью, с яростнымупорством брался
за работу, в товремякак в кухне вопиялак небу ужасающаяобвинительная
тишина.Маменравилосьдумать, чтоя-слабыйребенок,чтосомной
обязательнослучится какое-нибудьнесчастье, что ямогу умереть.(Унее
действительноумер первенец, незнакомый мне братик.) Поэтому онато и дело
выбегала посмотреть, где я и что я делаю; позднее я по-мужски хмурился из-за
того, что она так замной присматривает, и отвечалнеохотно и строптиво. А
она безконца спрашивала: "Здоров ли ты? Неболитлиживотик?" На первых
порах мне этольстило,- каким важным чувствуешь себя, когда болеешь, а тебе
ставят компрессы, и мамочкасудорожно прижимает тебя кгруди:"Ах, ты мой
самыйдорогой, недам ятебе умереть!" Еще онаводиламеня зарукуна
богомольек чудотворной деве Марии - молиться за мое здоровье, и жертвовала
пресвятойдевемаленькоевосковоеизображениегруди,полагая,чтоя
слабогруд. А мне было ужасно стыдно, что за меня жертвуют женскую грудь, это
унижало мое мужское достоинство. Вообщестранными были такие паломничества,
маматихомолилась или вздыхала,иглазау нееделалисьзастывшимии
наполнялисьслезами, смутнои мучительноя догадывался,что тут делоне
только вомне. Потом она покупала мне рогульку, которая, конечно,казалась
мне вкуснее, чем наши домашние рогульки,но все же я не очень любилходить
на эти богомолья. И навсюжизнь осталось во мне представление: мама - это
нечто связанноес болезнямии болью. Пожалуй,яи сегодняпредпочелбы
оперетьсянаотца с егозапахомтабака имужественности.