Я знаю. Я и сама «Группенкайф» принимаю.
– Похудеть хочешь? – с тайным сожалением поинтересовался Рабинович.
– Не-а. Просто для здоровья и счастья.
– А…
– Я вот и сейчас приняла порцию и медитирую. Такой кайф! Жаль только, не могу компанию подобрать, все утром на работе. Хочешь, будем вместе по утрам медитировать?
– Да нет, спасибо, – буркнул порядочный Рабинович. Не то чтоб он был против медитации, но просто привык медитировать в лоне семьи…
– Ты бы оделась, – добавил он, отворачиваясь. – Все-таки, прохладно.
– Да ну! – отозвалась Танька Голая. – Я люблю, когда тело дышит…
20
Витя сидел за компьютером и медленно, старательно набирал что-то ивритскими буквами.
– Что ты делаешь? – удивилась она, заглянув в экран.
«Дорогой контролер! – было набрано на голубом поле. – Я нахожусь там-то и там-то».
– Машину неудачно поставил, – объяснил Витя, – а в таких случаях обязательно появляется вонючий мизрах с квитанцией… Вот, хочу превентивно дать ему сапогом по яйцам… Ты не знаешь – «нимце» пишется через «алеф» или через «аин»?
У Зямы началась истерика.
Вид закоренелого хама и богохульника Вити, сидящего под табличкой с текстом дорожной молитвы и набирающего на ненавистном ему языке не свойственное его лексикону слово «дорогой» – по отношению к презираемому им представителю муниципалитета, привел ее в состояние неуемного веселья.
– «Дорогой… контролер!», – повторяла она, хохоча и утирая слезы, – «дорогой контролер!»…
– Зяма, ты спятила? – приветливо спросил Витя. А она все повторяла «дорогой контролер!» и заходилась в всхлипывающих стонах.
Просто она вспомнила, как в Союзе подралась в троллейбусе с двумя пожилыми женщинами, общественными контролерами.
Обе тетки – как это часто делалось – вошли с разных площадок, прикидываясь пассажирами. Да хоть бы и не прикидывались! – Зяма принципиально не взяла билета. Она опаздывала на защиту диссертации (своей, между прочим), а водитель, не предупредив, через остановку заехал на «круг» и объявил, что дальше не поедет.
И тут эти две мымры. А Зяма без билета, который не успела взять, а теперь уже и не собиралась – принципиально. Она ехала от парикмахера, на ней надет был новый плащ, серый английский костюм, белая кружевная блузка, а на ногах – новые серые сапожки шведского происхождения.
Тетка, потребовав билетик и услышав, что его нет и не будет, обманувшись, как многие, Зяминой интеллигентной внешностью, обманчивой подростковой хрупкостью и этой беззащитной шеей, так доверчиво вырастающей из кружевной пенки воротничка, крикнула радостно:
– Кать! А ну-к, идем сюда! Коля, Коль, закрой двери, а!
И водитель Коля закрыл двери троллейбуса, из которого уже успели струйкой вытечь пассажиры. Лишь на задней площадке, зажатая с двух сторон двумя пожилыми, но крепенькими тетками, Зяма пыталась объяснить, что в транспорте платят за то, чтоб он вез по определенному маршруту, нужному пассажирам, а ежели он не везет… что-то о моральном ущербе, о самоуправстве…
Тетка же, цепкая, как стрекоза, вцепилась ей в руку, повисла на ней – плати штраф.
– Какой штраф?! – крикнула Зяма. – За что?! Он же людей не везет, куда ему положено!
– А это плевать – куда тебе положено! – с восторгом отвечала одна из теток. – Тебе в милицию положено!
И вдруг навалилась на нее всем телом и крикнула в радостном возбуждении:
– Кать, вон у нее кошелек в кармане, ну-к!
И вторая, мелким беличьим движением сунула лапку в широкий накладной карман Зяминого плаща, вытянула кошелек и, проворно раскрыв его, достала десятку.