(Про мужнина приятеля, попавшего в этакий переплет, мы в данном случае не упоминаем.)
Да что там говорить про какого-то приятеля, если даже такой видавший виды крепкий орешек, как Сашка Рабинович (ближайший справа сосед Таньки Голой), художник все-таки театра, знакомый с истерическим миром кулис, повидавший на своем веку и кое-какой обнаженной натуры, нет-нет да и подхватывал на лету спадающую с головы его кипу. Потому как, что ни говорите, а обнаженная натура, стоящая на подиуме в студии, среди мольбертов – это одно, а свисающая с балкона второго этажа ленивая белая грудь со сморщенной пьяной вишенкой соска (очертаниями повторяющая округлость холмов Иудейской пустыни) – это, господа, совсем другое…
Так что Сашке Рабиновичу на правах соседа доставалось больше, чем другим.
Балкон Таньки Голой слегка нависал справа над знаменитой террасой Рабиновича. В осенний теплый (или весенний ясный), а порой и летний нежаркий день Танька Голая принимала на нем воздушные ванны. Вообще, она любила, чтобы тело дышало. Поэтому по утрам Сашка выходил на террасу с некоторой опаской. Никогда нельзя было предугадать – какая именно и в каком виде часть Танькиного дышащего тела выглянет с балкона.
По этой же причине Сашка не мог на террасе молиться – а ведь именно отсюда молитва могла бы восходить в небо кратчайшим путем, чуть ли не по факсу.
И вот, опять-таки, не суйте вы нам своего Фрейда или – что еще скучнее – не упоминайте царя Давида, узревшего на крыше купающуюся Вирсавию… Все это не имеет к Сашке, который пятнадцатый год неослабно любил свою тихую жену Роксану, ни малейшего касательства.
(И давайте, хоть и запоздало, выясним отношения: в этом романе мужья самым банальным образом любят своих жен и не собираются им изменять. Не советую также надеяться на крутые эротические сцены, роковые треугольники, убийства из ревности и прочую дешевую бижутерию. Скажем наконец правду: еврейским мужьям есть чем заняться помимо этого.)
Так что курить по утрам Рабинович на террасу выходил, а молиться – не молился.
Сегодня Сашка решил с утра пораньше замесить немного цемента и заделать кое-где отпавшую плитку. Пятисотый раз проклиная себе под нос ушедшего в Иорданию Мухаммада, не выпуская изо рта зажатую в зубах сигарету, он сосредоточенно работал.
– Сашка, Саш… – послышалось сверху.
– Ну? – не поднимая головы и не выпуская изо рта сигареты, отозвался Рабинович.
– А че, мы Русскую партию создаем?
– Кто – мы? – буркнул он, опять-таки головы не поднимая, чтобы не натолкнуться взглядом на очередную неожиданность.
– Ну, Ангел-Рая… То есть она, как обычно, не сама возглавит, а кого-нибудь видного поставит… Наверное, председателя «Кворума».
– Впервые слышу, – проговорил Рабинович, наклоняясь за следующей плиткой.
– А это ты видел?!
Сашка поднял голову и чуть не выронил мастерок. Хотя это он уже видел, и не раз: длинные крепкие ноги Таньки Голой, задранные на перила балкона, парили в бледном утреннем небе, словно два догоняющих стаю лебедя. Остальное было небрежно прикрыто (от солнца, разумеется, а не от посторонних взглядов) то и дело сползающим махровым халатом. Заставив себя не отводить взгляда, Сашка заметил, что Танька размахивает какой-то бумажкой, зажатой в голой руке.
– А что это? – спросил он.
– Листовка какая-то… Написано: «До каких пор мы будем самой дискриминируемой общиной…»
– Так это «Группенкайф»! – сказал он, принимаясь за работу. – Как только видишь в начале «до каких пор» или «сколько можно терпеть» – бросай, не читая…
– Не-а! – крикнула сверху Танька Голая, – «группенкайфщики» свою альтернативную партию создают.