После чего швырнула кошелек на пол, в нанесенную обувью пассажиров бурую, осенне-дождевую жижу.
И тут с Зямой произошло то, что обычно предшествовало всем ее транспортно-уличным дракам, что она, по-видимому, унаследовала от деда Зиновия Соломоновича, головореза и драчуна: кровь бросилась ей в голову. Выражалось это в некоторой размытости предметов и лиц и ощущении сдавленности пространства, которое хотелось с силой раздвинуть. К тому же общественницы не могли знать, что у профессиональных пианистов, по многу часов в день извлекающих из клавиатуры аккорды разной силы звучания (а для пассажа на «fortissimo» нужна-таки изрядная сила мышц, как плечевых, так и спинных, да и прочих), конституция весьма приспособлена к мордобою.
– С-сука!! – тяжело дыша, выдавила Зяма, глядя на обеих теток, они у нее сливались в одну. – Ты ж на мне план делаешь!
– А что ж, – почти приветливо отозвалась та, выписывая квитанцию, – и план делать надо… На таких бессовестных, как ты…
Договорить ей не удалось: квитанцией Зяма залепила ей зубы и, для разминки, взяла на тетке «аккорд от плеча», обеими руками.
Та отлетела к окну и ударилась затылком о стекло. Вторая – белочка вороватая – дожидаться подобного не стала и заверещала «Коля-коля-коля-а-а!». А Зяма – пока Коля бежал на подмогу – прошлась по ней сдвоенным пассажем, сверху вниз и снизу вверх, не забывая на педали нажимать, как левую, так и правую.
Но этот ее сольный концерт довольно быстро был прерван Колей, который, предварительно открыв двери задней площадки, действуя слаженно с Катей, хотя и изумленно матерясь, вытолкал Зяму наружу, в кремовый пломбирный снежок остановки.
– Ста-ры-е п-пля-а-ди! – крикнула Зяма, поднимаясь и отряхивая диссертационный костюм. – П-пля-адю-ги ссучьи!
Что было несправедливо: тетки выглядели вполне целомудренно.
– А ты – молодая блядь! – довольно бодро крикнули из троллейбуса. Что тоже было неправдой, неполной правдой, во всяком случае.
Они уже успели почувствовать себя победителями. Катя подобрала с полу грязный кошелек, размахнулась и выбросила его далеко из дверей.
Зяма снова ринулась в троллейбус, но не тут-то было. Коля, уже сидящий в кабине, нажал на кнопочку, двери закрылись, и троллейбус плавно и ходко повалил прочь. В окне задней площадки белочка Катя торжествующе показывала отплывающей в грязно-пломбирной луже Зяме кулачок с зажатой в нем десяткой…
– Ну вот… – удовлетворенно проговорил Витя, вытаскивая из принтера листок с нежным посланием к случайному контролеру. – Пусть-ка этот мизрах вонючий попробует мне вставить штраф…
Я сбегаю к машине, а ты пока начинай строгать Кугеля. Он приволок сегодня что-то несусветное.
Помахивая листком, Витя выскочил было за дверь, но вернулся.
– Слушай, – сказал он озабоченно, – в «Белых ногах» вторые сутки колобродят моряки с Кипра. Может, запрешься?
– А что, ты думаешь – меня ненароком могут за свою принять?
– Ну, смотри…
Статья Кугеля называлась «Все больше, не сглазить бы!..».
Зяма решила сначала пройтись по тексту, а потом уже менять название. Речь, как выяснялось, шла о нарастающей в последние месяцы волне арабского террора, о гибельной для народа политике нынешнего правительства, о предстоящих выборах…
Сегодняшний шедевр Себастьяна Закса, следовательно, можно было озаглавить «Разные ипостаси террора» или «Эра ожидания ужаса»…
Поразмыслив, Зяма остановилась на первом варианте.
Затем приступила к самому тексту. Начинался он оригинально: «Хрен редьки не слаще! – писал политический обозреватель Себастьян Закс. – Вот и французов шарахнуло мусульманским террором.