Закончив свой рассказ, он подозвал официантку и заказал еще пива. Я тоже заказал пиво. В ожидании заказа мы молча смотрели на гладь бассейна. На дне отражались разделительные дорожки и тени пловцов.
Мы были знакомы всего два месяца. Ходили в один спортклуб – можно сказать, были при-ятелями по бассейну. Он поправил движение моей правой руки при плавании кролем. Несколько раз после бассейна мы сидели в этом кафе, попивая холодное пиво и болтая ни о чем. Как-то раз мы заговорили о работе, и, узнав, что я писатель, он, немного помолчав, спросил, не соглашусь ли я выслушать небольшую историю.
– Эта история обо мне, – пояснил он, – самая обычная история, возможно, она покажется тебе полной ерундой. Но мне давно хотелось выговориться. Я не успокоюсь, пока буду держать это в себе.
Я ответил, что проблем нет, я готов его выслушать. Тем более что он не производил впе-чатления человека, который станет мучить собеседника дурацкими рассказами. Определенно его стоило внимательно выслушать, тем более если он сам этого хочет.
И тогда он поведал мне свою историю.
Я выслушал его.
– Как писатель, что ты об этом думаешь? Интересно? Или скучно? Ответь честно.
– Думаю, тут есть определенный интерес, – честно ответил я.
Он с усмешкой склонил голову набок:
– Возможно. Только я никак не возьму в толк, в чем он заключается. Не могу ухватить ту изюминку, на которой держится вся история. Мне кажется, что, ухвати я ее, и смог бы лучше разобраться в окружающей действительности.
– Наверное, так и есть, – сказал я.
– А ты знаешь, в чем ее изюминка? – спросил он, пытливо глядя мне в глаза.
– Не знаю, – ответил я, – но думаю, в твоем рассказе есть кое-что весьма интересное. Гла-зами писателя, так сказать. И все же, пока не изложу ее на бумаге, я не смогу понять, в чем ее интерес. Вот такая штука. Я часто не могу разглядеть форму того или иного явления, пока не попробую выразить его в тексте.
– Понимаю, о чем ты недоговариваешь, – ответил он.
Мы немного помолчали, выпили пива. Он сидел, подперев щеку, одетый в бежевую ру-башку и светло-зеленый кашемировый пуловер. На безымянном пальце поблескивало серебря-ное обручальное кольцо. На мгновение я представил, как он ласкает этими пальцами миловид-ную жену и молодую любовницу.
– Я бы записал эту историю, – сказал я, – но ведь ее могут опубликовать.
– Ну и пусть, – ответил он, – даже лучше, если опубликуют.
– Не боишься, что все узнают про любовницу? – спросил я. – Могу сказать из личного опыта, что, если героем рассказа становится реальный человек, окружающие почти всегда безошибочно его узнают.
– Как раз это меня не смущает, – ответил он как ни в чем не бывало.
– То есть тебе все равно, если все откроется? – переспросил я.
Он кивнул.
– Вообще-то я терпеть не могу вранья, – произнес он на прощание, – даже если моя ложь никого не ранит, все равно не желаю лгать. Не хочу прожить остаток жизни, обманывая или ис-пользуя кого-то.
Я хотел бы что-нибудь ответить, но не смог подобрать нужных слов. Потому что его слова были правильнее.
Мы и сейчас время от времени видимся в бассейне. Серьезных разговоров больше не ве-дем. Сидя у бассейна, болтаем о погоде и последних концертах. Не могу представить, что он по-чувствует, когда прочтет этот рассказ.
Почившей принцессе
Как любая красивая девочка, выращенная в заботе и любви, а в результате безнадежно ис-порченная, она виртуозно и талантливо умела ранить чувства других людей.
В силу моей молодости (мне тогда было двадцать один или двадцать два года), эта черта ее характера приводила меня в бешенство. Сейчас я думаю, что, привычно раня окружающих, она наверняка причиняла боль и себе.