– Это было восхитительно и ужасно. Потрясающе и кошмарно.
О чем он толковал – бог его знает, я особо не прислушивался. Я вглядывался в зал, хотел найти маму.
– Ужасная часть – это ты, – дядька ткнул пальцем в мою сторону. – По-твоему, ты танцевал?
Это был вопрос, но отвечать на него, похоже, не требовалось, и я просто пожал плечами. Дядька ухмыльнулся, скрестил руки на груди, и зрители захохотали.
– А ты, – продолжал он, указывая на Джас, – ты – потрясающая часть. Это было блистательно! Где ты так научилась петь?
– Мама научила, когда я была маленькой, – удивленно ответила Джас. – Только я пять лет не пела.
Дядька, прикрыв рот рукой, что-то прошептал женщине. Камеры наехали сначала на них, потом на нас. Зал затаил дыхание.
– Да, да, согласна, – сказала женщина.
– Мы хотим послушать песню еще раз, – сказал дядька, с улыбкой повернувшись к нам. Джас кивнула, я приготовился взмахнуть руками и взять первую ноту. – Без танца! И одна!
Джас в сомнении взглянула на меня, но я поднял большой палец. Лучше уж она одна пройдет, чем мы оба вылетим. К тому же я и без того знал, что она лучше меня поет, так что не огорчился. Вообще-то я классно пою, но Джас поет как ангел. Хорошо бы папа прислушался к дядькиным словам.
Судья показал на лесенку сбоку сцены, которая спускалась в зрительный зал. И я прошел туда и сел на ступеньку. Джас глубоко вздохнула… На сцене погасли все прожектора, кроме одного. Он бил Джас в глаза, и она все моргала. Судья опять скрестил на груди руки и откинулся на стуле. А судьиха подперла подбородок рукой. Джас шагнула вперед, прожектор последовал за ней.
– Если готова, начинай, – сказал дядька.
И Джас запела. Сперва тихо. Неуверенно. Но после пары строчек плечи у нее расправились, голос окреп и зазвучал ужас как красиво. Он парил в воздухе, как тот воздушный змей на пляже.
Джас пела каждой частицей своего тела – пела глазами, руками, сердцем. И когда она взяла последнюю ноту, весь зал вскочил. Судьи хлопали, зрители восторженно кричали, но громче всех – я. Я забыл, что я на сцене, что на меня смотрят сотни людей и среди них, быть может, мама и папа, забыл про телекамеры. Забыл обо всем, кроме Джас, кроме ее песни. В первый раз до меня дошел смысл слов, и я почувствовал отвагу в душе, будто в ней поселился тот звездный лев.
Песня закончилась. Джас слегка поклонилась – и зал взревел еще громче. Судьи указали на меня, а затем на середину сцены. Я поднялся. Я был совсем другим мальчиком. Мама должна заметить, как у меня распрямились плечи, как выпятилась грудь, будто волынка, которую шотландец надул гордостью.
– Ну что ж, песня паршивая, – начал дядька.
Зал загудел, но на этот раз он был на нашей стороне. Я усмехнулся, и Джас усмехнулась. Что там думали судьи – нас не волновало. Уже не волновало.
– Танец кошмарный. Да, юный Человек-паук, может, ты и супергерой, но петь не умеешь. Но вы, юная леди… Должен сказать, – он выразительно помолчал, – ваше выступление – лучшее из того, что мне сегодня довелось увидеть! (Аплодисменты.) Мы встретимся с вами в следующем туре. (Одобрительные вопли.) Без вашего брата, разумеется. (Смех.) Следующий! – выкрикнул дядька.
Пора было уходить. Я шагнул к выходу.
– Нет, – сказала Джас.
Я остановился и круто развернулся, а члены жюри вздернули брови.
– Что «нет»? – спросил дядька.
И Джас звонко отчеканила:
– Мы не встретимся с вами в следующем туре!
Зал ахнул. Дядька изумленно вытаращил глаза:
– Что за бред! Такой шанс выпадает только раз.